Многих газетчина выжигает. Кто только не говорит об этом эмоциональном выгорании журналистов, врачей, учителей, паталогоанатомов. Наверное, будет правильно предположить, что сама профессия человека пишущего ставит его перед выбором: либо журналист перейдет в иное высшее качество, либо сам исчезнет под грудой написанного им. Со временем знание людей, мира, весь визуальный опыт словно поджимается в нас, начинает вибрировать, загустевает. И мы отчетливо видим, как из массы информации, событий, фактов начинают проявляться, прорастать человеческие типажи. Которые во многом становятся характерными, узнаваемыми, в чем-то маркирующими время.

В моих руках сборник коротких рассказов, бытийных миниатюр Ашота Газазяна под названием «Аномалия». Судя по тему количеству откликам, что получает сегодня известный ереванский журналист, писатель от читателей, во многом позволяет нам считать эту книгу востребованной, отрефлексированной, понятой и принятой.

В России сегодня жанр короткого рассказа почти всегда игнорируется издательствами. Шорт-стори собираются в лучшем случае в коллективные сборники.

Книга Газазяна ценна и интересна прежде всего тем, что она, не смотря на то, что написана в легком жанре, объединяет ментальности русского и армянина: синтезируется персонаж, который позволяет Газазяну во многом продолжать галерею «простых людей». Именно созданием таких героев – Башмачкина, Макара Девушкина, Епиходова-22 несчастья, героев Сергея Довлатова и Михаила Зощенко – сильна русская литература. Лишний, ненужный, странно одетый, аутсайдер, зажившийся в мире, где ему почти всегда одиноко, страшно –таков герой и Ашота Газазяна.

Выше мы сказали, что Газазян часто обманчиво легок. Речь не о легковесности, а о том, что он сознательно выбирает этот тон балагура, травящего байки где-нибудь в редакционной курилке. Но вместе с этим большая часть рассказов имеет горькое, непереносимое послевкусие. Газазян и имена выбирает для своих персонажей нелепые, ироничные – лузер-инженер Вадик Перешерстов, девушка Аномалия, которая чуть не была названа Аналией, Гриша Тараканов, который убоялся глыбы льда, нависшей над домом, гибнущий нелепо на оливковой косточке… Вторичность этого образа после банановой кожуры из известного фильма очевидна. Очевидно и то, что в этих ситуациях рассматривается универсальность существования всех этих нелепых гриш таракановых, григоров тараканянов, которые и погибнуть не могут не то, чтобы геройски, в бою, но обязательно вложат вглубь самого себя, всю свою мужескость и человеческую суть по принципу матрешки и фрактала – до полного исчезновения.

Так рассказы Ашота Газазяна продолжают и другие галереи портретов – среди них и герой Франца Кафки «Лабиринт», где описывается то ли вчерашний мужчина, то ли некая особь, вырождающаяся в насекомое. Среди них и рассказ «Голубка» Патрика Зюскинда, где герою почти ломает жизнь влетевшая в его комнату голубка.

Газазян действительно переплавляет свой журналистский опыт в осмысление прожитого, часто драматически в Армении, где после слома СССР странным образом уравнялся и милиционер, и ученый, лауреат в области колебаний и волн,  и женский парикмахер. Нет нужды упрекать Газазяна в то, что он дурачит читателя, утверждая в том, что действие происходит в каком-нибудь заштатном российском городке ( имена героев на это намекают). Он оставляет по полю значительные маркеры, оговаривается, что Гриша Тараканов живет в стране, где археологи нашли в одной пещере в горах самый старый кожаный башмак в мире. Конечно, действие происходит в Армении, но чем этот Гриша отличается от тысяч своих нелепых, бездарных, а может и попросту нераскрывшихся братьев по несчастью где-нибудь в русских городах Мышкине или Костроме?

 Здесь нет и намеков описывать великую армянскую ментальность, возвышать, позиционировать. Вся жизнь, описанная Газазяном, идет на понижение. Без пошлости, без пафоса, она просто стирает в пыль тех, кто мог еще управлять волнами и энергиями. Дело доходит уже до того, что муж, талантливый инженер,  в рассказе «Конкурент» начинает не просто умаляться в глазах жены, он даже проигрывает игрушкой из сексшопа. Газазян не ставит заглушек для читательского воображения. Мы сами можем ставить такой вопрос: для чего Вадику Перешёрстову свобода, где он стал ниже предмета? Ведь даже в условиях тоталитарного общества такие, как он, работали в «шарашках» и могли претендовать хотя бы на имя и на признание своего труда. Даже кран, под которым мылся инженер Щукин в «12 стульях» в конце –концов был наделен человеческими качествами, «захлебнулся и стал медленно говорить что-то неразборчивое». Здесь же ситуация утрируется до полного абсурда – жена предпочитает жить с предметом.

Герой в этой условной, абсурдной реальности часто выживает благодаря рефлексу – парикмахер Рафик досиживает до конца  на спектакле «Отелло» лишь потому, что без конца пытается привести в порядок прическу дамы по соседству.

Когда читаешь рассказы Газазяна, кажется, что речь идет не о человеке.  В лучшем случае он является носителем не только высших устремлений, но и пижамы. «Бренная человеческая поверхность», которой угрожает тупой кирпич или сосулька, считывается в двух семантических полях.

Сам человек становится белковым соединением, поверхностью, которую легко проткнуть, сплющить, размазать, добить, одним словом. И реальность, в которой он находится, так же однообразна, плоска и без видимых перспектив.

Как ни странно, писатель идет за своим персонажем. Уже после выхода книги «Аномалия» он пишет рассказ «Барокко Ншана». Где портной грек Ншан, мастер по пиджакам и фракам, однажды решает сделать в своей трёхкомнатной квартире на седьмом этаже панельного дома ремонт. Удивить мироздание «пышным барокко». Если в начале рассказа он выглядит каким-то романтическим чудаком, то эпизод за эпизодом – и мы видим этого портного уже творцом, преображающим свою жизнь. Дорогое дерево и красная парча, антикварные канделябры, лепнина и позолота – он начинает самым неожиданным образом превращать в шедевр то, к чему прикасаются его руки простого мастерового. Так проходит семь лет. Мы ждем окончания ремонта, точнее, короткого, но очень емкого повествования, и он действительно приходит. Самым парадоксальным образом в виде…смерти. Ншан умирает и его кладут в гроб в этом самом барокко, в которое он превращал свою маленькую простую, но искусную жизнь, будто он сшивал и вытачивал всё ее изящество своими руками. «Его одели в тот смокинг, и роскошную трость тоже положили с ним в гроб... На похороны пришли соседи и два дирижёра. Прокуроров иудей никто не приметил. Не слишком пышным получилось барокко».

Тема тихой смерти-недоразумения звучит и в рассказе «Нечужие похороны!». Газазян тут выбирает ракурс, который был взят однажды Велимиром Хлебниковым в «Жизни с конца», который смотрит на свою смерть и удирает с собственных похорон.

В «Нечужих похоронах» ни жизни нет, ни смерти. Герой жил в какой-то вязкой, гомогенной субстанции, с устойчивым вкусом похмелья. И попадает туда же, только меняется ракурс, появляются белые халаты и передача по телевизору о том, что он умер. 

Аномалия Ашота Газазяна – это женщина без гендерных признаков, почти бесполая, без права на жизнь и деторождения. И все - таки божья искра в ней теплится, она пытается отдать что-то свое сокровенное людям, вылечить карму, доставшуюся ей от бессмысленного деда, пытающегося жить героем, но убившего курицу. Аномалия – это и страна, некая Зона между Арменией и Россией, которая высасывает из остатков людей то, что еще можно спасти, очистить, сделать счастливым.

Валерия Олюнина