Армянофилия Лорда Байрона явно преувеличена. Конечно, он жил на острове Лазаря и пытался учить язык, были и мысли восхищенного армянским народом, но линии не было. В дневниковых "Разрозненных мыслях" он писал: "Я иногда сожалею, что не изучал языки с большим старанием. Я рьяно взялся за армянский и арабский, но оба раза, еще не одолев алфавита, я влюблялся в какую-нибудь представительницу "нелепого женского пола", а на Мальте и в Венеции покинул полезное общество ориенталистов ради - ради (неважно, ради чего), хотя мой учитель, отец Паскаль Ошер (для которого я, между прочим, составил большую часть двух грамматик: армянской и английской) уверял меня, что земной рай "наверняка находился в Армении". Я отправился искать его - бог знает куда - но нашел ли? Гм! Изредка находил, да и то лишь на минуту-другую". 

Больше последовательности было у поэта в описании традиционных зверств турок. Краткие примечания Байрона к "турецкой повести" - "Абидосской невесте", заканчивающейся смертью влюбленных Селима и Зулейки, подтверждают, что в Османской империи, которую поэт посетил в 1810 году, его внимание привлекла не только восточная экзотика, но и те стороны жестокой действительности (национальная рознь, религиозный фанатизм, жестокий семейный деспотизм), которые запечатлелись в его памяти окрашенными "самыми зловещими красками".

Ну, вот один из эпизодов из примечаний к этой поэме, сделанных А. Николюкиным.
Байрон описывает, как нарочный султана привозил паше специальный шнур как повеление покончить с собой, повесившись на нем. Лишь более могущественные из числа пашей, не выполнив приказ, сами подвергали гонца (а иногда и пять и шесть из них) смертной казни. Слабые или слепо преданные выполняли волю султана. В 1810 году, во время пребывания в Стамбуле Байрон видел отрубленные за неповиновение воле султана  головы пашей в нишах ворот сераля.

Не только с романтизмом, но и с совестью у Джорджа Гордона Байрона было все в порядке. Не сомневаюсь, в 1915 году он оказался бы первым среди равных - с Армином Вегнером, Генри Моргентау, Иоганном Лепсиусом, Францем Верфелем в одном ряду. 
До нас дошел образец яростной публицистики поэта. За 100 лет до армянского геноцида - 27 февраля 1812 года - Байрон произнес речь в палате лордов во время обсуждения билля против разрушителей станков. Он пытался спасти людей от смерти. Эта была первая его речь в защиту луддитов. Билль предусматривал введение смертной казни рабочим, разрушавшим станки, он получил силу 5 марта 1812 года. С этого момента начались казни луддитов, которых для устрашения населения, в графстве Ноттинген, в частности, вешали на вековых дубах Шервудского леса, близ которого находилось родовое поместье Байрона.

Байрон говорил о скоплении праздной военщины и голоде среди населения. О том, что в стране царит междоусобица и армию натравливают на своих же граждан.

"Ведь это чернь обрабатывает ваши поля и прислуживает в ваших домах, ведь это из черни набирается ваш флот и вербуется ваша армия, ведь это она дала вам возможность бросить вызов всему миру, - но она бросит вызов вам самим, если нуждой и пренебрежением будет доведена до отчаяния". 
Эта речь Байрона должна внимательно прочитаться сегодня. Она - о двух кризисах. Перепроизводства и недопроизводства одновременно. 
Адаптируя ее смысл к нашим дням, можно понять одно: сила, которая захлебывается, направившись вовне, будет уничтожать того, кого она призвана охранять.

Валерия Олюнина