Армянский музей Москвы и культуры наций продолжает рубрику выходного дня – «Современная армянская проза». В рассказе "Ласточка" возникает не только тема любви к природе, родной Армении, плодородия, но и бездетности, женского несчастья, которое ожесточает....

Лиана Шахвердян родилась в Тбилиси. Закончила Тбилисский государственный университет, механико-математический факультет. Преподавала в Москве, Тбилиси. Публикации в литературных журналах: «Русская жизнь» (9-2016),  «Новая реальность» (75, 78-2016), «Мастерская» (2,3-2016), «На холмах Грузии» (22-2015, Тбилиси), «Квадрига Аполлона» (16(19)-2015, Санкт-Петербург), «Мост» (25-2010, Санкт-Петербург),  «Золотая строфа» (7-2011, Москва) и т.д.

Участвовала в качестве члена жюри в работе Десятого конкурса философской лирики «Золотая строфа» (2011, Москва). Участница международных литературных фестивалей, а также конкурса «Дорога к Храму» (2015/2016, Иерусалим) — шорт-лист.

Автор книги «Многоточие» (стихи, рассказы-2015, Ереван )

 Ласточка стояла у  высокого решетчатого забора, высунув голову за ограду, и громко звала своего хозяина. Я ее не видела, только слышала ржание, доносившееся со стороны проглядываемой узкой деревенской улочки. Еще подумала: ”Откуда здесь взялась лошадь?” Хозяева дома, супружеская пара Мариам и Артак указали в сторону соседнего дома. “Сейчас придет Петрос!” – улыбаясь, в один голос сказали они. “ А кто такой Петрос?” – поинтересовалась я. “ Это хозяин Ласточки, ” – пояснили мне. 

 В тот день выдалась особая жара. Деревня, в которой я отдыхала в конце этого лета, раскинулась вдоль холмистого нагорья, находясь в самом центре неглубокого ущелья. Само ущелье плохо продувалось, и, поскольку, августовское солнце нещадно припекало округу, было особенно душно. Даже в тени больших ореховых деревьев невозможно было спастись. И потому в дневные часы жители деревни укрывались в прохладных домах. Но вечерами, после пяти часов, начиналось муравьиное копошение – движение: кто поднимался в центр деревни прикупить продуктов в магазине, кто успевал поставить свечку в церкви, кто разжигал костры во дворах (в огромных котлах варили томатный сок или фруктовый джем – заготовки на зиму)... Дым расползался по округе, касаясь верхушек ореховых деревьев, приумножая свежесть вечерней прохлады ароматами даров августовской жатвы. Единственными бездельниками в деревне были дачники, слоняющиеся со двора во двор, разделяя друг с другом трапезу вечернего кофе или прикупающие у сельчан те или иные продукты (мед, яички, лаваш и т.д.). Такой абсолютной бездельницей была и я, заглянувшая к Мариам и Артаку, который возился в саду со своим пчелиным роем, собирая цветочный навар.

Артак – художник из Еревана, три года назад сбежавший от городской суеты, проживал в деревенском доме родителей со своей супругой Мариам (в прошлом, кстати, оперной певицей), и c Деткой, верной полудворнягой, полуовчаркой. Занимался он здесь, в основном, пчеловодством, помимо всего прочего: сенокоса, разведения кур и гусей и т.д. Ушел с головой в хозяйство… Дом был небольшой, но аккуратный и уютный. После смерти родителей Артак, уже давно состоявшийся мужчина, принял поворотное в своей жизни решение: вернуться в деревню. Он не жалел, что уехал из города, в отличие от детей, которые и не помышляли его покидать. А сердце у него болело всегда за этот дом детства – ведь здесь ко всему притрагивались бережные руки отца, каждая вещь хранила любовь матери…

Пока Мариам накрывала на стол, я дегустрировала мед, узнавая тонкости первого урожая в пчеловодстве, пробовала свежие ягоды из сада (малину, ежевику), обильные в этом году. К этому ритуалу и подоспел Петрос.

Петрос – сосед Артака и Мариам, немолодой мужчина, лет пятидесяти пяти. Высокий, рослый, с ровной осанкой, аккуратно, чисто выбритый. Он не производил впечатления сельского человека, наоборот, лицо у него было утонченное, одет опрятно. Единственное, что диссонировало с его внешним видом, это – огрубевшие руки. Они выдавали его образ жизни, связанный с тяжелым физическим трудом. Ведь все хозяйство было на нем: выкопать картошки, привести в порядок сад, накосить сена, подоить корову, накормить собак (аж, десять!),  содержать в порядке Ласточку…

Петрос был женат на Светлане.  Впервые он встретил ее еще юношей, когда в Подмосковье служил шофером у ее отца, полковника. Кареглазый, темноволосый юноша заворожил дочь офицера. Петрос подвозил ее на машине к школе, после уроков встречал и провожал домой. Семнадцатилетняя Светлана влюбилась в него без памяти. Она просто начала чахнуть по нему. Первая любовь… Внимательный отец, поначалу, удалил солдата из поля ее зрения, но потом пожалел об этом… Тайная послеармейская переписка прошла годичный испытательный срок. Потом – поступление Петроса в сельскохозяйственный институт и учеба окончательно укрепили отцовское доверие к юноше. В конце концов, отец Светланы дал добро на сватов. Так они и поженились.

Молодожены переехали жить в Армению, в родительский дом Петроса, полный веселья, шума, ведь у него, помимо младшего брата, было трое незамужних сестер. Позже все они выйдут замуж, сыграют три веселые и шумные свадьбы, и каждая обретет свой дом и очаг. Младший брат отделится со своим молодым семейством.... Потом – умрут родители… И останутся в большом доме только двое: Петрос и Светлана. Жили они душа в душу, да только одна печаль была: с детьми у них никак не получалось…  И хотя оба были здоровы и полны сил, энергии, но ничего не менялось в этом плане…”Звезды так порешили,” ­– часто философствовал Петрос. Привязанности друг к другу с годами становилось все больше, а радости – меньше. Впереди их ждала одинокая старость. Вот и решил Петрос как-то “разбавить” эту ситуацию… Ласточкой. Купил он ее совсем крохотной, кормил из бутылки с соской, ставил на ноги – ухаживал, как за ребенком… Спустя три года Ласточка превратилась в красивую лошадку.  Белая, ухоженная, породистых кровей… Петрос не отягощал ее хозяйственными работами. Соседи часто спрашивали: “Зачем лишний большой рот? Она же не работает и не приносит никакой пользы?” На что Петрос категорически заявлял: ”Ласточка не для работы. Ласточка для красоты…”

Чудачеств Петроса никто, кроме Артака и Мариам, не понимал. Сельчане смеялись над ним, сплетничали за спиной, а Петросу было все равно: продолжал расчесывать свою красавицу, кормил с рук, выгуливал в окрестностях деревни. Он не держал ее в конюшне, взаперти. В теплую погоду она целыми днями дышала чистым горным воздухом во дворе дома или прогуливалась по саду, огороженному высокой железной сеткой, лакомилась красными яблоками, обрывая их прямо с деревьев, щипала траву… Когда Петрос выходил из дому, ее охватывало беспокойство. Она не любила оставаться одна и начинала на всю деревню зазывать его. Вот и сейчас, сидя на балконе дома Артака, мы наблюдали, как Ласточка, высунув голову через забор, топая передними ногами, звала своего хозяина. Это сцена вызывала умиление… Петрос, укрывшийся от ее назойливого зова, сидел, затаившись, и, с улыбкой на лице, слушал ее беспокойное ржание.

“ Петрос, а ведь она ревнует тебя к нам”, – вдруг, смеясь, заметил Артак. Все согласились. Это, действительно, было похоже на ревность.

– Сколько сейчас Ласточке лет? – поинтересовалась я у Петроса.

– Четырнадцать. По лошадиным меркам она – молодая кобыла…

– А сколько лет живут лошади?

– Примерно тридцать...

Расслышав, что речь идет о ней, Ласточка вновь подала голос.

– Даже не верится. Четырнадцать лет вы нянчитесь с ней…

– Да.

– А Светлана?

– Светлана болеет. У нее ревматизм. Ей не до Ласточки… Еле справляется по дому. Куда ей еще? – как-то вдруг серьезно, с каким-то сожалением добавил Петрос.

– Значит, Ласточка только ваша?

– Да, – сказал он задумчиво.

Приближался закат. Поскольку, в деревне темнело раньше обычного, пора была расходиться по домам – в округе жили медведи, которые выходили в темноту полакомиться медом, плодами деревьев, случайной мелкой живностью. Мы с Петросом вышли от Артака и Мариам вместе, а поскольку нам было по дороге, я напросилась на несколько минут общения с Ласточкой, которая все это время, высунув голову за садовую ограду, следила за нашими перемещениями. Странное чувство овладевало мною по мере приближения к ней: я испытывала трепет и восхищение. Она, действительно, была хороша! Белая, высокая, с пышной, красиво расчесанной гривой и длинным хвостом, подтянутая, ухоженная… На фоне расплывающегося по деревне тумана – дыма, производила сказочное впечатление, вызывала трепет и умиление. Я чувствовала к ней любовь… и  редкую, щемящую нежность…

Видя приближение хозяина, Ласточка стала учащенно качать головой, словно зазывая, то ржала, то фыркала себе под нос.

– Смотри, как она радуется нам, – сказал Петрос.

– Она радуется скорее вам, чем мне…

– Сейчас поймешь, что она радуется и тебе.

Стоило мне подойти к ней, как она покорно, опустив голову, потянулась мордой к моим рукам, предлагая себя поласкать, а заодно – вынюхивала, не пришла ли я к ней с гостинцами.

– Смотри, как она тебе доверяет…, – заметил, улыбаясь, Петрос. – Ты ей нравишься…

– Как вы поняли, что она мне доверяет? – поинтересовалась я.

– Посмотри на ее ушки. Видишь, их расположение? По ушам можно безошибочно определить настроение лошади. Если уши сложены назад и прижаты к голове, будто зализаны, то она насторожена. Если уши торчком, то она близка к страху. Ну, а, если уши расслабленно свисают, как сейчас, – значит, она спокойна и заинтересована чем-то или кем-то…

Надо признать, что сад у Петроса был большой.  В нем было много фруктовых деревьев. В глаза бросались красные яблоки, которые на фоне густой листвы радужно улыбались... В конце сада, из-за кустов виднелся большой двухэтажный дом, в окнах которого не было света...  Рядом находились большая псарня и  конюшня. Когда мы вошли в сад, собаки подняли лай. Но, завидев хозяина, замолкли.

– Зачем так много собак? Не хлопотно с ними? – спросила я.

– Нет, с ними спокойней. Их лай оберегает всю округу от медвежьих погромов. Да и Ласточку они стерегут…

Мы прошли вглубь сада, Ласточка шла мерно, покачивая головой. Петрос потянулся к дереву, сорвал несколько яблок и предложил мне покормить ее.  Ласточка фыркнула  и сама потянулась к моим рукам. Но тут, завидев ее большие белые зубы, я испугалась и выронила яблоки. Ласточка подобрала их… Петрос, улыбнувшись моей неловкости, пояснил, что бояться нечего – Ласточка коснется моей руки не зубами, а губами. Он снова сорвал плодов и предложил повторить попытку. Тут я успокоилась и, уже не дергаясь, уверенно, стала подносить яблоки прямо к губам Ласточки, а та – аккуратно уплетала их, то отходя, то вновь, приближаясь за новыми…

– А отчего она все время фыркает? – поинтересовалась я.

– Ей хорошо с нами…

– А когда она ржет? – все не унималась я, мерно поглаживая мордочку Ласточки.

– Когда  из-за чего-то возбуждена. Лошадиное возбуждение  проявляется в фыркании и ржании.  Так она проявляет свои эмоции и чувства…

– У нее есть чувства, – подтверждая, согласилась я, чувствуя ее покорность и дружелюбие…

– Да, есть, – согласился, Петрос, – Ласточка – необыкновенное существо. Иногда, она надолго замолкает… Проще говоря, молчит. Тогда меня охватывает тревога за нее. Это значит, что у нее что-то болит. Она молча терпит боль… Лошади, вообще, терпят боль молча. На редкость терпеливые существа.

– Какие у нее красивые глаза, реснички…, – прильнув к ней лицом, почти прижавшись, заметила я. Ласточка нисколечко не сопротивлялась, наоборот, было заметно, что ей это очень нравится.

Петрос улыбаясь, наблюдал за нашей сценой нежностей, и было такое чувство, что очень гордился своей любимицей…  Он еще что-то рассказывал о ней…, но мой мозг был уже давно поглощен  лишь ее созерцанием… И  я, наверное, так простояла  бы с ней в обнимку весь вечер, если бы… не чувство тревоги, внезапно нахлынувшее и связанное с наступлением  сумерек и надвигающейся темнотой в деревне. Еле отрываясь от нее, пытаясь напоследок запечатлеть ее в памяти, я словно сама оставляла ей частичку себя… Затем – Петрос отозвал Ласточку, облегчая прощание с ней, и она покорно последовала за ним  в глубь сада, к неосвещенному дому…, а я –  вниз, к воротам, и дальше – по наклонной деревенской улочке к своему дому. Бежала быстро, будто стряхивая собственный страх перед темнотой, но, безусловно, и окрыленная энергией Ласточки…

Остаток вечера я провела дома в полном уединении. В голове то и дело мелькали детали вечера, прокручивались диалоги. Заснула я в редком благостном расположении духа.

Утром, проснувшись, конечно же, вспомнила Ласточку, и  то, как она стояла за садовой оградой, ревностно зазывая хозяина,  и … дом Петроса…, освещение в котором так никто за весь вечер и не включил, несмотря на темноту. Вдруг я отчетливо вспомнила слова Петроса о том, что Светлане не до Ласточки. Неожиданно меня пронзила мысль: там, за стенами этого темного дома, жила подлинная ревность…, которая, не имея детей, в одиночестве, изо дня в день наблюдала, как маленькая Ласточка, набирая силы, превращалась в некое божество, становясь воплощением ее несбывшейся мечты…, занимающей теперь все свободное время мужа, души в ней не чаявшего… Ревность, которая уже давно скрутила ей руки и ноги ревматизмом, не оставляя никаких шансов на прежнюю силу, красоту и молодость. Единственное, что у нее было – это большой пустой дом, и Ласточка…, которая будто стала укором ее бездетности…

Лиана Шахвердян