Армянский музей Москвы и культуры наций завершает публикацию воспоминаний поэта, эссеиста Арама Сарояна о своем знаменитом отце...

19 апреля 1981, пасхальное воскресенье, 6 часов утра

Бросая взгляд в прошлое, я понимаю, что то лето было самым удивительным в моей жизни. Мне не было еще 13, и я в последний раз старался наладить добрые отношения с папой. Несколько дней мы провели в водных просторах Италии, путешествуя на корабле “Вулкан”. Именно в те дни отец начал со мной долгий разговор о моей матери. По каким-то только ему одному известным причинам Люси он в эту беседу не вовлекал.
Он говорил, явно раздувая факты и настойчиво стараясь убедить меня, что мать изменила ему. И после некоторой доли критики облик мамы совершенно преобразился в моих глазах. Эта прекрасная молодая женщина обрела настолько очевидные недостатки, что стала казаться хитрой, двуличной, злой женщиной, поймавшей отца в сплетенные ею сети. И вот он стоит обманутый и поверженный крушением всех своих надежд.
В то время эротические ощущения только-только просыпались во мне, и женщины представали передо мной либо в обличии красоток с обложек журналов, либо в образе матери. Мама была очень красивой, ей было всего лишь 30 лет.
Справедливости ради я должен сказать, что все то, что отец говорил о ней, соответствовало действительности. Но он совершал преступную ошибку, ломая и раня меня в самое сердце именно в тот период, когда во мне просыпался мужчина.
Я перечислю три главных обвинения, которые отец предъявлял матери и из-за которых считал их совместную жизнь невозможной.
1. Она скрыла от него, что не является наследницей Маркуса - недоразумение, возникшее по вине газеты “Нью-Йорк Таймс”, где была опубликована статья “Наследница Керол Маркус”. Когда они поженились, выяснилось, что у нее нет ни гроша.
2. Она не сказала ему, что еврейка. Не только не сказала, а даже отрицала. Влюбленная, она боялась, что он не женится на ней из-за этого.
3. Мать была незаконнорожденной и скрыла от отца и этот факт. Моя бабушка по матери эмигрировала в Америку из местечка близ Киева в 1908 году. Она была красавицей - мама скорее всего похожа на нее. Бабушка была в сложных отношениях со своей семьей, и когда в 16 лет родила девочку, это оказалось последней каплей, переполнившей чашу терпения ее родителей. Бабушку выгнали из дому. Маму и дочь от другого неудачного брака удочерил второй муж бабушки. И о том, что моя мать незаконнорожденная, она сама узнала за день до моего рождения.
Просто удивительно, что все это возымело такое воздействие на отца и он не смог простить ей такую понятную и вполне объяснимую ложь.
...Я решил вопреки воле отца поехать и увидеть его и был готов к любым неожиданностям. Всучил букет маленькой дочке, Крим, и подтолкнул ее в комнату первой, надеялся, что она обеспечит нам возможность хотя бы кратковременного свидания. Мне сказали:
- И вы заходите.
До сих пор никто не говорил мне, что он так страшно изменился. Это были руины Сарояна, а глаза выглядели еще более крупными и прекрасными, чем обычно.
- Здравствуй, дедушка, - сказала Крим, застенчиво улыбаясь.
Вдруг отец поднял руку и, протянув ее вперед, громко потребовал:
- Не обижайте мою внучку. Не обижайте мою внучку, - повторил он снова.
- Никто и не думает ее обижать.
- Вообще никогда не смейте ее обижать.
- Ваш сын тоже здесь, - сказали ему. Он посмотрел на меня открытым и одновременно снисходительным взглядом. И прошептал:
- Я его никогда не забуду.

- Здравствуй, отец, я принес тебе стихи Пастернака, - сказал я, с трудом совладав с собственным голосом. Он даже не взглянул на книгу - был не в силах читать. Выпив сока, он повернулся в сторону Крим и сказал, что ее мать прекрасная художница. Потом спросил:
- Чем занимается твой отец?
- Он пишет сценарии для фильмов.
- А-а, - кивнул он головой.
Уильям поглаживал ручку Крим, стараясь выразить этим всю нежность своей души - ведь он не мог рассказать ей сказку. Потом задышал глубже и долго лежал с закрытыми глазами. Надо было уходить.
- Поцелуй дедушку, - сказал я дочке. Потом подошел к нему, поцеловал его в лоб и прошептал: “Прощай, отец”.
Вдруг он приподнялся, закинул локоть за мое плечо, и мы обнялись. Боже мой, какой он был легкий, почти невесомый, его сильные мышцы как будто растворились. Я очень хотел, чтобы он почувствовал мою силу и нежность к нему.
- Спасибо, Арам, - сказал он глубоким взволнованным голосом, четко выговаривая слова, которые так долго хранил глубоко в душе.
- Тебе спасибо, отец.
- Это самое прекрасное мгновение моей жизни и смерти.
- И моей тоже, папа.
Я бережно опустил его на подушку, и мы с дочерью направились к выходу. Когда дверь за нами закрывалась, я услышал его громкий голос: “Невероятно, невероятно!” В какой-то миг захотел вернуться, но, преодолев это желание, зашагал по коридору к выходу, сжимая ручку маленькой Крим.