На страницах Армянского музея Москвы главный редактор журнала "Армения туристическая", драматург, публицист Рубен Пашинян с очень личностным высказыванием. Прямо под дых. 

Я ПРОДОЛЖАЮ ЖИТЬ…

Я хочу уехать отсюда. И желательно навсегда. Хочу уехать в хорошую страну, у которой есть будущее, где люди улыбаются, даже когда им больно и одиноко. В страну, где у людей единая судьба, где они уважают друг друга, помогают, а не самоутверждаются за счет ошибок друг друга. Туда, где не звонят, чтоб встретиться, а встают и идут в гости. В страну, где люди доброжелательны не словом, а делом. Мы погрязли в негативе. Ни на каком другом языке мира объяснения в вечной любви не содержит в себе слова «смерть». «Я буду любить тебя до конца Жизни!», «I will love you till the end of my life», «Я буду любити тебе до кінця мого життя», «Je vous aimerai jusqu'à la fin de ma vie»… И только у нас — «Ես կսիրեմ քեզ, մինչև մահը չբաժանի մեզ իրարից...»

Почему? Москва. Такси. «Будьте добры, Большая Черкизовская, дом 42, корпус 2». Таксист: «Это?.. Рядом с театром или выставочным залом? Ай нет! Вспомнил — там же рядом чемпион мира по легкой атлетике живет!»

 Ереван. Такси. «Будьте добры, Бабаяна, 22». Таксист: «Это?.. Рядом с помойкой или разрушенным домом? Ай нет! Вспомнил — там же рядом мост, с которого двое влюбленных сиганули!»

 Почему? Откуда это ориентация на негатив? Почему мы питаемся «мертвечинкой»? Откуда этот духовный каннибализм-некрофилия? Ни за каким столом, ни в какой другой стране мире, оговорись вы и вместо «мышка» скажи «мишка», вас не поправят. У нас же вы — желанный гость! Приятная жертва! Вас будут поправлять, потом направлять! А ответь вы что-то — пошлют в более известном направлении.

Почему? Скажите, судьба такая, кровавая? Многострадальная история, оттого мы и грустные, оттого и радоваться не умеем, оттого и наши городские празднования напоминают поминки, а украшения убоги до невозможности.

Так вот я хочу уехать отсюда. В страну, где есть любовь, свет, надежда, где люди несмотря ни на что живут верой в будущее, помогают друг другу, искренне любят, уважают. Где молодые уступают старикам не потому что так модно, а потому не могут иначе.

Где здороваются и преклоняются перед воинами ВОВ и Карабхской войны. Где эти самые освободители не бомжуют и не просят подаяние, и отношение к ним не сведено до уровня подачки.

Где есть такие понятия как честь, достоинство, гордость.

Я хочу уехать отсюда. В Ереван 1993 года! Пускай блокада, пускай нет света, пускай холодно и голодно. Я служил в те годы в Камерном театре. Руки сводило от холода, но мы согревались горчицей, которую делал отец моего друга, грелись всем скопом над одной маленькой электроплиткой и были СЧАСТЛИВЫ. Мы голодали, худели, но были красивы и сильны, потому что верили в победу, и она наступила!

Отключали свет — прямо во время спектаклей, — но сцена освещалась светом глаз зрителей, их теплом, и мы были СЧАСТЛИВЫ! Хочу в Ереван 1993. Необосранный провинциальной жадностью и таким же пошлым вкусом. В Ереван, в котором я когда-то промолчал и со мной другие, и с нашего немого равнодушия-согласия к власти пришли люди, никогда не любившие и так и не полюбившие эту страну, этот прекрасный город. Я был бы рад уехать в Ереван-93. И больше НИКОГДА оттуда не возвращаться! Но я продолжаю жить в стране, которая воевала, когда я учился.

Блокада, холод, выбитые стекла, но учителя приходили, дрожа от холода, учили. А мы, будущие инженеры, с растрескавшимися, кровоточащими пальцами чертили, сдавали. Или не сдавали. И даже ликвид.

Я продолжаю жить в стране, которая дала мне выбор. Но я предпочел еще в школе сбегать с уроков на митинги, кричать «да!», что в переводе на сегодняшний означает «нет!», потом пытаться откосить от армии, что (слава Богу) не удалось и т.д.; в итоге с моего и других «активных ереванцев» равнодушного молчания произошло то, чему сегодня противостоять, увы, нельзя.

Потому что эта гидра, рожденная не революцией, а трещиной в эпохах, куда провалилось не одно поколение. Я продолжаю жить в стране, и гордиться, что не уезжаю отсюда. Браво! Бис! Кичусь, ибо выбор не велик. Цитируя слова Джонсона о «патриотизме — последнем прибежище негодяев», прекрасно осознаю, что словами возможности мои реально ограничиваются. Пытаюсь медитировать… в негативе. Иногда помогает.

Я продолжаю жить в стране, где чувствую сегодня себя чужим, ничего не делаю, для своего «возвращения на родину». Продолжаю верить в легитимность народа и человечность властей. Я продолжаю жить в стране, где, имея данное ею же высшее образование, и не одно, позволяю себе существовать на нищенскую зарплату. Где, вынужденно став профессионалом совершенно в другой сфере, журналистике, позволяю относиться к себе как к отрепью. Преподавать в своей же стране, где стоимость лекции аналогична стоимости одного люля-кябаба. Да, именно этого блюда, чужого, блюдского.

Я продолжаю жить в стране, где не перестали плакаться. Где летом в кафе негде яблоку упасть, где на улицах можно встретить автомобили из самых крутых зарубежных журналов, где люди счастливы, улыбчивы, приветливы — но, в целом «обделены, страдаем, помогите!»

Я продолжаю жить в стране, где стыдно смотреть семейные альбомы, смотреть в глаза родителям. Где нет желания работать, а только страдать, требовать, надеяться и верить в то, о чем даже приблизительно не имеешь представления. Я продолжаю жить в стране, для которой почти ничего не сделал. И смею требовать. Я продолжаю жить...