"На какой-нибудь нескромный вопрос – лицо его озаряет живая озорная улыбка. Или он задумывается: «Сложный вопрос». Или переспрашивает, зорко глядя, точно пытаясь читать по губам. Или, отводя взгляд, уловив в вопросе чуждый ему ответ, подбирает такие слова, чтобы не быть истолкованным как-то так, как ему не хотелось бы. Мне кажется, краткость ответов – это, прежде всего, его стиль – въедливые формулы, афористичность. Гортанный голос звучит в клубах дыма и возникает ощущение таинства клинописи: словно бы он не говорит, а глубоко и с усилием вырезает ножом слова на деревянной дощечке.", - таким увидел Фазиля Искандера Сергей Шаргунов. 

Не все почитателя таланта Фазиля Абдуловича Искандера знают, что он был еще и прекрасным поэтом. 

АБХАЗСКАЯ ОСЕНЬ

Дай бог такой вам осени, друзья!

Початки кукурузные грызя,

Мы у огня сидим.

Ленивый дым,

Закручиваясь, лезет в дымоход,

И, глядя на огонь, колдует кот.

Дрова трещат, и сыплются у ног,

Как с наковальни, яростные брызги.

Замызганный, широкобокий, низкий,

К огню придвинут чёрный чугунок.

Мы слушаем, как в чугунке торопко,

Уютно хлюпает пахучая похлёбка.

Золотозубая горою кукуруза

Навалена почти до потолка,

И наша кухня светится от груза

Початков, бронзовеющих слегка.

А тыквы уродились – чёрт-те что!

Таких, наверно, не видал никто:

Как будто сгрудились кабаньи туши,

Сюда на кухню забредя от стужи.

Они лежат вповалку на полу,

Глядишь – вот-вот захрюкают в углу.

И прежде чем варить их над огнём,

Те тыквы разрубают колуном.

Нанизанные на сырой шпагат,

На гвоздике у закопчённой дверцы,

Как ленты пулемётные, висят

Три связки перца.

Вот, до поры всю силу свою пряча,

Блестит в графине розовая чача.

А только рюмку опрокинешь в рот –

Ударит в грудь. Дыханье оборвёт.

И на секунду горла поперёк

Стоит, как раскаленный уголёк.

Над медленным огнем сидим. Глядим.

Желтеет пламя. Голубеет дым.

Мы не спешим. Мы пьём за чаркой чарку,

Как мёд густую, сладкую мачарку.

Вдруг – настежь дверь. И прямо из тумана –

Им хоть по снегу бегать босиком –

Ребята входят. Вёдрами каштаны

Несут с собой. И следом – ветер в дом.

Сейчас в лесу во всей осенней мощи

Багряные каштановые рощи.

 

Огонь поленья лижет, языкат,

А в кухне запахам от запахов тесно.

Вином попахивает поздний виноград,

И виноградом – раннее вино.

 

БАЛЛАДА ВЫСОТЫ

В необозримой красоте

Кавказ ребристый.

Стою один на высоте

Три тыщи триста.

В лицо ударил ветерок,

Так на перроне,

Морозные, коснулись щек

Твои ладони.

Почти из мирозданья в даль

Хочу сигналить:

— Ты соскреби с души печаль,

Как с окон наледь.

Карабкается из лощин

На хвойных лапах

Настоянный на льдах вершин

Долины запах.

Толпятся горы в облаках,

Друг друга грея,

Так дремлют кони на лугах,

На шее — шея.

Так дремлют кони на лугах,

На гриве — грива.

А время движется в горах

Неторопливо.

Прости несвязные слова,

Сердечный приступ.

Слегка кружится голова —

Три тыщи триста.

Вершину трогаю стопой,

А рядом в яме

Клубится воздух голубой,

Как спирта пламя.

Нагромождение времен —

Пласты в разрезе,

Окаменение и сон

Вселенской спеси.

Провал в беспамятные дни,

Разрывы, сдвиги,

Не все предвидели они —

Лобастых книги.

Но так неотвратим наш путь

В любовь и в люди,

Всеобщую я должен суть

С любовной сутью

Связать, соединить в горсти,

А там мы сами.

Связать! Но это не свести

Концы с концами.

Связать! Иначе прах и дым,

Без слез, без кляуз,

Так, мавром сказано одним,

Наступит хаос.

Связать! Иначе жизни нет,

Иначе разом

Толчок! И надвое хребет

Хребтом Кавказа.

1968

 

БАЛЛАДА О БЛАЖЕННОМ ЦВЕТЕНИИ

 

То было позднею весной, а может, ранним летом.

Я шел со станции одной, дрозды трещали где-то,

И день, процеженный листвой, стоял столбами света.

 

Цвела земля внутри небес в неповторимой мощи,

Четыре девушки цвели внутри дубовой рощи.

 

Над ними мяч и восемь рук еще совсем ребячьих,

Тянущихся из-за спины, неловко бьющих мячик.

Тянущихся из-за спины, как бы в мольбе воздетых,

И в воздухе, как на воде, стоял волнистый след их.

 

Так отстраняются, стыдясь минут неотвратимых,

И снова тянутся, любя, чтоб оттолкнуть любимых.

 

Так улыбнулись мне они, и я свернул с дороги,

Казалось, за руку ввели в зеленые чертоги,

Чертоги неба и земли, и юные хозяйки...

 

Мы поиграли с полчаса на той лесной лужайке.

Кружился волейбольный мяч, цвели ромашек стайки,

Четыре девушки цвели, смеялись то и дело,

И среди них была одна — понравиться хотела.

 

Всей добротой воздетых рук, улыбкою невольной,

Глазами — радостный испуг от смелости крамольной,

Был подбородка полукруг еще настолько школьный,..

Всей добротой воздетых рук, улыбкою невольной.

 

А я ушел своим путем и позабыл об этом.

То было позднею весной, а может, ранним летом.

 

Однажды ночью я проснусь с тревогою тяжелой,

И станет мало для души таблетки валидола.

Сквозняк оттуда (люк открыт!) зашевелит мой волос,

И я услышу над собой свой юношеский голос:

— Что жизнь хотела от тебя, что ты хотел от жизни?

 

Пришла любовь, ушла любовь — не много и не мало.

Я только помню — на звонок, сияя, выбегала.

Пришла любовь, ушла любовь — ни писем, ни открыток.

Была оплачена любовь мильоном мелких пыток.

 

И все, что в жизни мне далось — ни бедной, ни богатой,

Со мной существовало врозь, уничтожалось платой.

И все, что мужеством далось или трудом упорным,

С душой существовало врозь и становилось спорным.

 

Но был один какой-то миг блаженного цветенья,

Однажды в юности возник, похожий на прозренье.

Он был превыше всех страстей, всех вызубренных истин,

Единственный из всех даров, как небо бескорыстен!

 

Так вот что надо было мне при жизни и от жизни,

Что жизнь хотела от меня, что я хотел от жизни.

 

В провале безымянных лет, у времени во мраке

Четыре девушки цветут, как ландыши в овраге.

И если жизнь горчайший вздох, то все же бесконечно

Благодарю за четырех и за тебя, конечно.

1967