Роберт Абгарович Кондахсазов (1937—2010) родился в Тбилиси в семье врача. После окончания школы поступил в Тбилисскую академию художеств на факультет живописи. После окончания академии художник решил не выставлять свои работы, чтобы уберечь их от идеологии и конъюнктуры. Выставляться стал с 1964 года. Кроме живописи занимался дизайном, книжной графикой, сценографией. Заслуженный художник Грузии. Работы находятся в частных собраниях России, Армении, Грузии, Великобритании, США, Франции, Бельгии, Голландии, Израиля, Австралии.
Роберт Кондахсазов — автор более 1000 работ. Картины хранятся в Государственном музее искусств Грузии, а также частных собраниях России, Армении, Грузии, Великобритании, США, Франции, Бельгии, Голландии, Израиля, Австралии и других стран.
Роберт Кондахсазов — автор воспоминаний «Незаконченные тетради», часть которых была опубликована в журнале «Дружба Народов» в 2011 году (№ 9)и в журнале «Русский Клуб» (Грузия) в 2012 году (№ 1). Уделяя основное внимание изобразительном искусству, Кондахсазов оставил после себя воспоминания, стихи, и философские рассуждения.
Армянский музей Москвы и культуры наций предлагает вам к чтению первые фрагменты из «Незаконченных тетрадей», посвященные старому Тбилиси. 

***
Тбилиси, я имею в виду старые районы, обладает одним уникальным качеством. У него очень выверенный человеческий масштаб. Вы никогда не чувствуете себя в Тбилиси, даже на улице, одиноким и незащищенным. До всего можно дотянуться рукой, до всех можно достучаться — и тебе окажут помощь, даже не спрашивая, кто ты такой. В Тбилиси, если за кем-то бежал милиционер, все, не давая себе отчета, помогали убегающему. Если в учреждении решался вопрос о том, кому повысить зарплату, во внимание принималось не то, как работает тот или иной сотрудник, а то, какая у него семья и сколько у него детей. Хорошо это или плохо? Не знаю. Для дела, наверное, плохо, но зато человечно. Поэтому для истинных тбилисцев высшая ценность не идеология, не политика, не социальные катаклизмы, а человеческая жизнь. О сегодняшнем Тбилиси и сегодняшних тбилисцах я не сужу, уже несколько лет я не живу в родном мне городе, в доме, где до меня жили три поколения моих предков (это мне известно наверняка, я не поддаюсь соблазну домысливать то, что мне рассказывали старые люди).
Не могу не рассказать об одном, на мой взгляд, довольно любопытном случае. Двадцать лет назад мне надо было купить детскую ванночку. Задача оказалась не из легких, я тщетно обошел несколько магазинов и наконец оказался у метрополитена в центральной части города, у входа в универмаг. Скорее автоматически, ни на что не надеясь, я поднялся на третий этаж в хозяйственный отдел, где, оказывается, только что получили столь дефицитный товар. С покупкой я вышел на улицу и оказался среди возбужденной толпы, которая наблюдала за тем, как по проспекту везли на переплавку памятник Серго Орджоникидзе (его считали главным виновником событий 1921 года). Народ, выкрикивая какие-то лозунги, ликовал, мальчишки, взобравшись на грузовик, смеясь и скандируя что-то, прыгали на животе пламенного революционера. Кто-то из толпы, оглянувшись, увидел меня с ванночкой, пробрался ко мне и поинтересовался, где я купил этот тазик, и буквально через минуту перед универмагом толпа поредела, люди ринулись за покупкой. Про Орджоникидзе забыли. Уже в тишине его везли доживать свою бесславную жизнь. Хорошо это или плохо? Судя по всему, для людей все же существуют вечные ценности, и купель младенца — всего дороже.
У меня сложилась абсолютная уверенность, что грузины изобрели уникальную формулу взаимоотношения с властью. Я имею в виду коммунистический режим. Они научились жить с властью параллельно, не пересекаясь с ней. Власть играла в свои абсурдные игры, а народ делал вид, что поддерживает этот спектакль, иногда, когда было необходимо, даже аплодировал решениям власти, но сам умудрялся жить так, как считал нужным. И удивительно, но добивался всего, чего хотел. Были сняты почти все фильмы, которые хотелось снять, поставлены все спектакли, нарисованы все картины, изданы все книги. Я говорю это с уверенностью, потому что мне хорошо была знакома эта сторона жизни. Когда в России наконец-то стали печатать запрещенную литературу, в Грузии таковой просто не оказалось, даже Григол Робакидзе был опубликован не только на грузинском языке, но и в переводе на русский язык. Более того, в Грузии благодаря журналу “Литературная Грузия” печатались русские поэты и прозаики, которых не печатали на родине. Но об этом журнале чуть позже, он заслуживает более обстоятельного разговора.
А пока мне хочется рассказать об одном доме в старой части города. На мой взгляд, пристройки к старому дому говорят о многом в характере тбилисцев. Меня в старом городе мало интересовали дома, сохранившие свой первозданный облик. Они, безусловно, представляют интерес для туристов и гостей города, но меня интересовали те дома, которые в силу определенных социально-бытовых условий были частично перестроены. Удивительно, но от переделок, достроек и перестроек красота этих домов не исчезала, а, скорее, подчеркивалась. Жесткая функциональность (а ведь там все было сделано в силу необходимости) придавала домам более живой, естественный вид.
Я не мог проходить равнодушно мимо таких домов, вероятно, и потому, что все это больше походило на театральные декорации. Жизнь обитателей таких домов была живой и интересной, потому что была на виду. Итак, о доме, привлекшем мое внимание. Это был старинный двухэтажный дом с балконами. Видимо, прежде во двор спускались через крайний балкон на первом этаже, площадь которого для чего-то понадобилась хозяину, и он решил пристроить к дому наружную лестницу. Но вот невезение — как раз в том месте, где должна была быть лестничная площадка, росло большое гранатовое дерево. Ну не срубать же его — рука не поднимется. Выход был найден. Площадку построили вокруг дерева, а уже к площадке пристроили лестницу. Входя во двор, не сразу замечаешь часть ствола под площадкой, и создается впечатление, что дерево с красочными плодами растет прямо на лестничной клетке. Вот такая декорация. В Тбилиси с театром встречаешься на каждом шагу.
Я часто спускался на Майдан, в район серных бань, самый центр старого города у подножия крепости Нарикала, побродить по кривым улочкам этого удивительного места. Там жили люди с простыми человеческими страстями и желаниями. Время, казалось, там остановилось. Я говорю о советском периоде. Даже внешний вид этого района не имел признаков современного города. Наконец я увидел нечто, свидетельствующее о том, что на дворе ХХ век, — газетный киоск. Было раннее утро. Обычно у всех газетных киосков в это время собиралась очередь, а у этого киоска никого не было. Я подошел поближе, чтобы убедиться, что пресса получена. Постояв некоторое время в недоумении, я услышал, как киоскер подозвал проходящего мимо мужчину и протянул ему газету со словами: “Здесь то, что тебя интересует”. Стали подходить покупатели, и он протягивал каждому именно ту газету, которая была бы интересна именно ему. С некоторыми он заводил беседу, с некоторыми перекидывался несколькими словами, у других интересовался, как дела в семье, у кого-то спрашивал, успел ли он починить крышу, у женщины, которая подошла к киоску, поинтересовался здоровьем детей. И так все время… Он что-то спрашивал, ему отвечали, и вдруг я почувствовал, что нахожусь в театре и смотрю интересный спектакль. Я вспомнил, что как-то С.Параджанову предложили поставить спектакль в Тбилисском армянском театре. Он сказал, что не надо ставить спектакль, надо принести несколько садовых скамеек из Александровского театра, пригласить стариков, коротающих там время, посадить их на скамейки на сцене и просто послушать, о чем они говорят. Он уверял, что это будет лучшим спектаклем.
В Тбилиси жил (дай Бог, чтоб он был жив и сегодня) замечательный человек, которого все очень любили, в том числе и я. В чем были магнетизм и обаяние этого человека, объяснить невозможно, но это было так. По профессии он был журналистом, спортивным обозревателем, и жил в старинном доме с балконом, на который выходили все комнаты дома. Обитатели дома были у всех на виду, все друг друга знали, как говорится, с пеленок. И биографию твоих предков лучше тебя самого. Словом, жили одной семьей. Стоило к кому-нибудь прийти гостю, как каждый считал своим долгом занести какую-нибудь еду или вино и вообще проявлять к хозяину и его гостю всяческое уважение. Наш знакомый со своей матерью всецело подчинялись неписаным правилам поведения жильцов этого дома. Журналистом он был хорошим, его заметили и назначили спецкором центральной спортивной газеты. Телефона в доме ни у кого не было, журналисту решили срочно установить персональный телефон для передачи корреспонденций. Пришли мастера, чтоб установить телефон в его комнате, но, к удивлению мастеров, журналист попросил поставить телефон на балконе, и они были вынуждены подчиниться ему. Таким образом дом получил телефон и пользовались им все соседи, а старушки, знавшие нашего героя с самого детства, проводившие большую часть времени дома, даже отвечали на звонки из столицы и затем передавали ему информацию. Вот такая тбилисская история. Я поведал эту историю, чтоб было понятно, что в Тбилиси у соседа был особый статус. Он значительно выше по значимости, чем статус родственника, потому что и в минуту радости, и в минуту горя первым делом рядом оказывался сосед.
…Я ученик седьмого или восьмого класса. Еду в школу. Она была недалеко от дома, всего в двух небольших остановках, и обычно я ходил пешком. Но в тот день я опаздывал и сел в автобус. В кармане у меня три рубля, по тем временам для школьника большие деньги. Вдруг почувствовал, что кто-то залез в карман. Осторожно оглянувшись, заметил молодого мужчину и, не знаю почему, но подумал, что мои три рубля у него. Я промолчал, мы уже проехали школу. Я дождался, когда он выйдет, и сошел вслед за ним. Все происходило, казалось, вопреки моей воле. Я догоняю его, хлопаю по плечу. Он оглянулся. Я протянул руку, давая понять, что хорошо бы вернуть украденное. Он окинул меня взглядом, от которого у меня зашевелились волосы. Я ясно ощутил, что стоило ему просто толкнуть меня, и мне пришлось бы долго лежать в больнице. Стало не по себе, но отступать было уже поздно. Неожиданно он улыбнулся, протянул мне деньгу, похлопал по щеке и сказал: “Молодец”. Я тоже улыбнулся ему — от радости, что все обошлось. И мы разошлись. Уже позже, вспоминая этот случай, я догадался, почему он так поступил. В то время даже среди воров были определенные правила поведения, своеобразный кодекс чести. Думаю, что он, во-первых, оценил то, что я не стал поднимать шум в автобусе, а во-вторых, на мой взгляд, он был недоволен качеством своей “работы” — я не должен был почувствовать, как у меня вытащили деньги. Вот такое “благородство”, вот такая воровская этика.
 
 
Авлабар
 
Это старейший район Тбилиси. До ХI века здесь, в той его части, которая известна как Метехское плато, было кладбище. И сегодня в этом уже густо населенном месте стоят стройные кипарисы, чудом уцелевшие. Интенсивная застройка Авлабара началась после того, как сюда была перенесена резиденция грузинских царей. Фрагмент резиденции — круглый балкон — и по сей день украшает “плачущую” отвесную скалу, на которой и стоял дворец. Говорят, что вода эта целебная, во всяком случае, там часто можно встретить людей, умывающихся этой водой. Слово “авлабар”, вернее “хавлабар”, по одной из версий, арабского происхождения и означает “окрестность дворца”. Так это или не так, но кладбище здесь было, и сегодня, если покопать поглубже, можно обнаружить кости или череп.
Несмотря на месторасположение, Авлабар — очень веселый и жизнерадостный район и, мягко выражаясь, весьма своеобразный. У него своя особая мораль и своя особая эстетика. К примеру, знаете ли вы, что на Авлабаре авторитет мужчины зависит от величины его живота, а красота женщины — от величины ее зада? Знаете ли вы, что на Авлабаре, если муж разговаривает с женой, то говорят они так, чтобы их никто не слышал или же чтоб слышала вся округа? Знаете ли вы, что на Авлабаре сыр с хлебом едят в комнате, а клубнику у всех на виду? Знаете ли вы, что на Авлабаре наступление зимы определяется не по погоде, а по тому, когда жена Сагателова наденет пальто? Знаете ли вы, что сидящие на пороге своего дома кумушки способны просвечивать вашу сумку с провизией эффективнее любой самой современной таможни? И знаете ли вы, что, если женщина прогуливается перед своим домом в накинутом на плечи мужском пиджаке, это означает, что к ней вернулся муж, которого, кстати, она сама же отправила в тюрьму за хулиганство?
А дело было так. Жили они довольно дружно, он был музыкантом ансамбля народных инструментов, играл на барабане и, естественно, пел (как правило, в таких ансамблях поет играющий на барабане, остальные музыканты исполняют свои сольные партии на восточных музыкальных духовых инструментах). Ансамбль исполнял музыку на свадьбах и похоронах. Должен заметить, что мелодии, которые исполняются на подобных мероприятиях, очень красивые, мелодичные и трогают до глубины души. Жена гордилась талантом мужа и потому часто включала на полную мощность магнитофон, открывала настежь окна и, слушая магнитофонные записи с песнями, которые исполнял муж, время от времени очень громко, чтобы слышали соседи, выкрикивала: “Молодец, мой дорогой, молодец!” Но вот случилось то, чего она никак не ожидала. У мужа появилась любовница. Она ее вычислила, узнала, что разлучница работает продавщицей в гастрономе (понятно, откуда он приносил дефицитные продукты), устроила там скандал, обозвала соперницу всеми подходящими случаю словами и, не довольствуясь этим, в кровь расцарапала ей лицо. Теперь наступил черед возмутиться мужу. Придя домой, он молча, без криков разнес вдребезги святая святых любой авлабарской квартиры — горку с хрусталем. Она предпочла бы, чтоб он избил ее. Сердце ее не выдержало такого оскорбления, и она попросила соседей, плотным кольцом окруживших место действия, вызвать милицию. Как ни странно, милиционеры очень быстро приехали на мотоцикле с коляской. Когда мужа вывели (а надо сказать, что вел он себя очень достойно), он галантным жестом пригласил милиционеров сесть в его старый “Москвич”. Они не оценили его галантности, усадили его в коляску, но не успели они отъехать, как жена, высунувшись из окна, не менее выразительно, чем в индийском фильме, крикнула мужу вдогонку: “Дорогой, в последний раз на свои окошки посмотри!” Прошел день, другой — и наша соседка уже разгуливала перед домом в накинутом на плечи мужнином пиджаке. Они простили друг друга, и все закончилось миром. Я рассказал об этом случае потому, что уж больно все происшедшее напоминало театр. Казалось, что драма разыгрывалась для других, для публики. Ведь в Тбилиси, в том числе на Авлабаре, мы все живем с оглядкой на публику и на себя, краем глаза мы всегда видим себя, то есть постоянно чувствуем себя на сцене. Может быть, поэтому Тбилиси всегда был и будет великой театральной столицей?
Прошли годы. Начались социальные и политические катаклизмы. Грузия, казалось бы, обрела независимость, но потеряла очень многое. Наступило время холода и голода. Проблемой стал хлеб. Его не хватало, продавался он по старой доступной цене. Выстраивались огромные очереди, вставать утром приходилось часов в пять, чтобы занять такое место в очереди, которое не гарантировало, но по крайней мере не лишало надежды получить хлеб. Хлеб возле нашего дома продавался в двух 
местах — на Метехской улице и на Винном подъеме. На Метехской улице продавали грузинский хлеб, пекли его там же. Но для этого необходимо было, чтобы вовремя завезли муку и чтобы было электричество, которое приводило в движение все агрегаты, а также вода и газ. Все это одновременно бывало редко. На Винном подъеме так называемый “круглый хлеб” получали прямо с завода, но никогда никто, в том числе и продавец, не знал, привезут хлеб или нет.
Была поздняя осень, моросил холодный дождь, и вся очередь укрылась под длинным балконом над магазином. Еще не рассвело. Слышу какое-то оживление. Несколько мужчин раздобыли где-то, а может быть, и свалили деревянный электрический столб, притащили его поближе к магазину и стали его разжигать. С трудом, но столб стал гореть. Люди сгрудились вокруг импровизированного костра. В это время будто что-то или кто-то заставил меня оглянуться. По спуску очень медленно ехал “Москвич” с привязанным к багажнику на крыше покойником, обернутым во что-то белое. Картина была жуткая, безысходная. Куда везли покойника? В те дни в Тбилиси ни одна служба не работала, даже ритуальная. Это в Грузии-то, где издревле почитали ритуальные традиции.
А очередь волновалась, хлеб все не привозили. Чуть пониже магазина была большая мусорная свалка (мусор не вывозился ), в которой копались собаки. И вот я вижу, как к свалке подошла женщина с двумя полиэтиленовыми пакетами. Я видел ее со спины, она была без обуви. Собаки стали лаять и кидаться на нее, видимо, считая свалку своей собственностью. Женщина как могла отбивалась от них, одновременно что-то выбирая из мусора и складывая в пакеты по непонятному мне признаку. Закончив работу, она выпрямилась и обернулась. Я обомлел. Все лицо ее покрывала маска из белой плотной бумаги с двумя узкими прорезями для глаз. Тотчас вспомнились фильмы ужасов, которые довелось когда-то видеть. Все эти фильмы померкли, показались мне фальшивыми мультиками для детей. Зачем она надела маску? От стыда? Чтобы ее не узнали? Или она была безумной? Но знаю точно, что никогда этого не забуду, потому что я вновь увидел театр, но уже настоящий — театр великой трагедии. Хлеб так и не привезли.
 
Времена и нравы
 
Знаете ли вы, что на Авлабаре у очереди за хлебом было два крыла — мужчины и женщины стояли в очереди порознь. Почему — не знаю, скорее всего, общая очередь не соответствовала представлению жителей Авлабара о целомудрии и нравственности. Но сегодня в обстановке гражданской войны, разрухи и голода не до этих понятий, сегодня надо выживать.
Лето. Пять часов утра. Я иду занимать очередь за хлебом. Кроме меня идти некому, дома остаются больные мама и брат. Недалеко от дома пекут и продают грузинский хлеб. Надо успеть купить хлеб до часа дня, пока можно стоять в тени перед магазином, а с часа дня под палящим солнцем здесь укрыться негде. Это, собственно, даже не магазин, существовавшее ранее малюсенькое помещение магазина заколочено, хлеб выдают через амбразуру в бетонной стене. Рядом зарешеченная дверь, через нее доставляется мука и проходят пекари. Чтобы купить хлеб, нужно, чтобы вовремя была завезена мука, чтобы в кране шла вода, чтобы были газ и было электричество. Все этого одновременно бывает редко. Подходя ближе, слышу привычный гул. Судя по шуму, в очереди уже человек тридцать-сорок. Да, так и есть. Но я знаю, что к этому количеству людей следует добавить человек десять—пятнадцать. Это уважающие себя мужчины, которые не могут себе позволить стоять в очереди. Они сгруппировались неподалеку, все как один в синих спортивных костюмах, в которых они обычно щеголяют дома. Они стоят подбоченясь, выставив вперед ногу и живот, и курят, высоко задрав голову и подняв локоть, с сигаретой в руке. Делают вид, что никакого отношения к очереди они не имеют, они просто вышли покурить и насладиться утренней свежестью.
Часам к десяти привозят муку. Пекари на месте, есть вода, свет и газ. Процесс выпекания хлеба достаточно долгий, но в очереди уже приятное оживление, кое-кто даже позволяет себе шутить по поводу очередей. Самое сильное впечатление на побывавших в Москве соотечественников оказывали не достопримечательности города, а очереди, особенно очередь в Мавзолей. Был популярен такой анекдот: возвращается из поездки в Москву грузин и рассказывает, что он видел Ленина. Его удивленно спрашивают, неужели он выстоял такую огромную очередь, и тот отвечает: “Разве я похож на человека, который будет стоять в очереди? Я заплатил ребятам из почетного караула, они вынесли гроб с телом вождя, показали его мне и занесли обратно”. Подобные анекдоты ходили в народе в советское время, в условиях несвободы, а теперь все чаще можно было слышать, что хотели свободы и независимости, а получили очереди. А ведь совсем в недалеком прошлом тбилисец с друзьями запросто летал в Москву на футбольный матч любимой команды или же в компании друзей “пообедать” в открывшемся недавно “Макдоналдсе”.
Но вот открылась амбразура, стали продавать хлеб. Старушка в черном попыталась пролезть без очереди, но ее оттолкнули, началась словесная перепалка. Когда весь словесный арсенал был исчерпан, старушка решила плюнуть всем в лицо и вместе со слюной выплюнула зубные протезы. Она стала вопить: “Зубы, мои зубы!” Но никто не обращал на нее внимания, зубы были безжалостно растоптаны. Спустя несколько минут вышел похожий на привидение, весь в белом и обсыпанный мукой пекарь и сообщил, что вырубили свет, но газ есть и, если есть желающие все-таки получить хлеб, то они могут вручную крутить колесо конвейера, доставляющего тесто в печь. Я не мог вернуться домой без хлеба и потому чуть ли не первым откликнулся на это предложение. То, что я увидел, ошеломило меня. Передо мной была похожая на дракона пышущая жаром и огнем машина с огромным колесом и металлическим конвейером, который исчезал где-то в горле этого чудовища. Невольно всплыли в памяти кадры из фильма Чаплина, где маленький человечек вертится среди огромных механизмов. Я уже пожалел о своем необдуманном поступке и повернулся, чтоб уйти, но властный голос пекаря остановил меня. Он ткнул пальцем в колесо и приказал: “Крути!” Я схватился за ручку — колесо не сдвинулось с места. “Сильнее!” — услышал я новый приказ. С огромным трудом мне удалось сдвинуть колесо с места. По спине у меня струился пот, а за спиной кричал “работодатель”: “Быстрее, а то хлеб сгорит!” Уже тогда у меня были серьезные проблемы с сердцем, я почувствовал, что теряю сознание, и остановился. Видя, как я тяжело дышу, пекарь поинтересовался, сколько мне нужно хлеба. Обычно я покупал хлеба как можно больше, чтоб реже стоять в очередях, тем более что мы научились хранить хлеб так, чтоб он не плесневел, но тут я поскромничал и попросил всего три хлеба. Пекарь вспылил, сказал, что за такую работу мне ничего не положено, швырнул мне один хлеб и приказал поскорее убираться. Я так и сделал, поблагодарил его, расплатился и вышел.
Продолжение следует.