Поль Гоген получил отповедь от самого Августа Стриндберга за несуществующих животных и людей, за море, вытекающее из вулкана, за небо, в котором не может жить Бог. Немецких экспрессионистов шведский писатель бил бы тогда наотмашь: зачем эти женщины в песках? разве бывают плечи треугольными? откуда тут так много цвета и где светотень? почему грустит юная артистка Марцелла, подпёрши рукой голову, устремляя взгляд в синее окно, ведь за ним – пустота? нужно ли итальянским каменщикам Пехштейна так мучительно напрягать рты, ведь труд должен быть в радость? и зачем Куно Амье заключил своих лошадей на картине «Полуденный отдых» в жёсткий контурный каркас? Это что, привет щенкам Гогена?! 

А ведь соприкосновений у художников нового времени множество. Танцующие Макса Пехштейна через двадцать лет перебрались к Анри Матиссу. Пуантилист Сёра, изображая мост в Курбвуа или Эйфелеву башню, наводит Карла Шмидта-Ротлуфа на мысль, что точками можно изображать не только предмет, но и просто сияющий день, вернее, уже не точками, а крупными, упругими, точно пластилиновыми мазками. 

Одна из главных формулировок эстетических принципов экспрессионизма – «не падающий камень, а закон тяготения!». Субъективность каждого отдельного взгляда здесь очевидна и ценна. Человеческое тело, изображавшееся в античности как нечто повторяемое, без признаков индивидуальности, конечно, появлялось в искусстве XX века (вспомним того же «Маленького крестьянина» Модильяни – обобщённый образ крестьянского мальчика), но экспрессионизм, словно стремившийся оживить те хемингуэевские тысячи убитых и умерших, ставящий акцент на уникальности каждой человеческой жизни, предвосхитил знаменитый постулат – «самого главного глазами не увидишь». 

Валерия Олюнина