«Был ли в вашей жизни случай, когда отец вас очень сильно удивил? – спросила я сына знаменитого скульптора, Народного художника России и Украины, Заслуженного художника Армении Фридриха Согояна Ваге. «Да, нет, пожалуй». «Ну, скажем, в детстве он взял вас и Микаэля за руку и повел в какое-то необычное место?» «Я вообще не помню того периода, когда была жива мама. Он стерся из памяти. Хотя, нет! Было потрясение! Когда мамы не стало, ереванские тетушки приехали в Москву и стали уговаривать отца отдать нас в детский дом. Я стоял у двери и подслушивал. И отец сказал: «Этого не будет». Вот этого мне никогда не забыть!»

Впервые так случилось, что интервью брала сразу у троих собеседников. У Фридриха Мкртичевича Согояна, единственного некоммуниста-лауреата Ленинской премии, полученную в 1984 году за композицию «Форсирование Днепра», установленную в мемориальном комплексе в Киеве, и его сыновей – Ваге и Микаэля. Они тоже известные скульпторы: Ваге – заслуженный художник России, Микаэль – заслуженный художник Армении, член Национального общества искусств (Нью-Йорк), Член Международной федерации художников ЮНЕСКО.

В один декабрьский вечер я спешила в их мастерскую в Успенском переулке, расположенную напротив церкви Успения Пресвятой Богородицы в Путинках. Падал густой предновогодний снег. Весь двор икрился при блеске фонарей, и скульптуры Согоянов, убеленные, были величественны и безмолвны.

Микаэль провел меня в гостиную. Фридрих Мкртичевич и Ваге работали в это время в другом зале. Я огляделась – здесь жили многочисленые скульптурные портреты, уменьшенные копии знаменитых согояновских памятников, особенно поражало уже очень домашнее, в метр высотой многофигурное  «Форсирование Днепра», в оригинале выполненное во всю мощь по приглашению Евгения Вучетича,  живописные работы Марии Трошиной – жены Ваге. На стенах большие фотографии.Памятник Соловецким юнгам в Архангельске, барельефы в Узбекистане. Взгляд невольно возвращается к самой трагической фотографии - торжественному открытию памятника «Жертвам безвинным, сердцам милосердным», установленному  в Гюмри в 2008–ом, в двадцатую годовщину катастрофы. Наш разговор с Микаэлем начинается с тяжелых воспоминаний о землетрясении 7 декабря 1988 года.

- Не смотря на то, что отец большую часть жизни прожил в Москве, - говорит Микаэль, - Гюмри всегда оставался его родным городом. Он приезжает сюда чаще, чем мы с братом, тут живет его сестра, наши родные могилы, мамино последнее пристанище.

Когда произошло землетрясение, он сразу же выехал в Армению. И шел пешком из Еревана в Ленинакан. На всю жизнь он запомнил этот ужас: разрушенные дома, палатки, где люди были вынуждены жить в морозы, черные завесы дыма, заслонившие солнце, которые уже стояли над Арменией далеко от эпицентров. Самым страшным впечатлением тех дней, вы не поверите, стали дети лет трех-четырех, уже седые. Слава богу, из наших родственников никто не пострадал. По счастливой случайности кто-то вышел из дома, кто-то шел из школы.

Сразу после землетрясения отец стал делать наброски. Он знал, что рано или поздно он подойдет к этому решению – установить в Ленинакане памятник-реквием. Приближалась двадцатая годовщина трагедии, и однажды Николай Иванович Рыжков увидел у него эскизы скульптурных образов, которые отец мечтал воплотить. Рыжков был потрясен, он и предложил отцу начать искать благотворителей для пожертвований. Закономерным стало то, что Рыжков возглавил Попечительский совет по созданию  и установке памятника. Сам Рыжков тогда был членом Совета Федерации Федерального Собрания России.  

Дружбой с Николаем Ивановичем нами особо ценима, - продолжает Микаэль. Когда произошло землетрясение, Горбачев был в Америке, и он послал Рыжкова в это пекло. Николай Иванович не спал ночами, он отменил все торговые эмбарго, и так все страны, с которыми у СССР были разорваны дипломатические отношения, смогли доставлять сюда гуманитарную помощь на огромных транспортных самолетах. В Армении Рыжкова помнят и любят до сих пор. Люди подходят к нему на улицах, здороваются, целуют руки. В прошлом году в Первопрестольном Эчмиадзине он с нами открывал памятник католикосу Вазгену Первому.

— Проект, посвященным жертвам Спитакского землетрясения, - продолжает Микаэль,- реализовался очень быстро. В августе 2007 года нашу идею поддержало руководство Армении и лично Серж Саргсян, а в декабре 2008-го памятник был уже открыт. Нам очень помогли посол Армении в России Армен Смбатян, епископ Езрас Нерсисян, легендарный футболист Никита Симонян, народный артист СССР Армен Джигарханян. Всех не перечесть. Ведь когда начался сбор пожертвований, люди присылали на наш счет и по сто рублей. Кто сколько мог.Поэтому имена всех дарителей мы не смогли увековечить на мемориальной доске.

Микаэль рассказал мне, что когда-то Гюмри-Ленинакан славился своими жителями-острословами. Фридрих Мкртичевич и сейчас в  хорошем расположении духа любит хорошую шутку. Но тогда все сломалось в одночасье. Город опустел, стал безрадостным. Но Согояны всегда возвращаются сюда. Их Елена – это не воспоминание. С этим именем они каждый день: живут, любят, творят. Фридрих Мкртичевич так и не смог привести в дом другую женщину. Боялся, что сыновья утратят чувство родного дома. Сильнейшее впечатление производит его скульптура: вечно молодая жена и он рядом, постаревший.

- Совсем недавно мы были у мамы, - говорит Микаэль. Стояли с друзьями и родственниками,  поминали ее, тихо играл дудук, кто-то плакал, кто-то просто молчал. И знаете, что я понял? Что это физическое присутствие на ее могиле ничего не добавляет к моему ощущению ее утраты. Где бы я ни был, в Москве или Америке, я чувствую в своей душе эту боль. И чем старше я становлюсь, тем сильнее я нуждаюсь в маме. Поговорить так хочется, поделиться радостью, успехом.

Ваге потом сказал мне, что не помнит запаха ни маминых пирогов, ни ее голоса. Эта боль преодолевается Согоянами уже тридцать лет. «Кто остается живой, не может забыть. Это мой случай», - говорит Фридрих Мкртичевич. В глазах стоят слезы, как будто и не было этой половины жизни, прожитой без его Елены.  

Как  же у него получилось передать своим сыновьям свое искусство? Не просто передать, а сделать так, чтобы они полюбили его? Разделить многие творческие замыслы на троих?

Получилось, потому что не было никакого давления, жесткой указки, все произошло органично, само собой. Все началось, пожалуй, в Киеве, где семья жила шесть лет. В их квартире одна комната была выделена под мастерскую. Отец работал, а дети то и дело подбегали к нему, просили кусок глины полепить.

Когда в девяностые Микаэль вдруг забросил скульптуру и ушел в свою жизнь, Фридрих Мкртичевич не старался насильно вернуть его, не окрикивал. Он терпеливо ждал и очень сильно переживал. И его Мика вернулся.

В совместной работе при лепке их руки почти соприкасаются. Ваяет отец, и тот же образ может подхватить Ваге. Микаэль подойдет и что-то подправит. Поразительно, но в этой мастерской не услышишь крика, ожесточенного спора, даже если мнения не совпадают. «Я никогда не спорю с отцом, ведь это – ОТЕЦ. Я знаю, что если его мнение ошибочно, он сам признает это неделю спустя», - говорит Ваге.  «А сейчас, когда ему исполнилось уже семьдесят пять лет, он напротив стал больше слушать нас. Как будто даже немного вставать позади нас».

Теперь и сам Ваге также, как его отец, прислушивается к мнению сына – в этом году Миран поступил в архитектурный колледж. Это стало особой гордостью дедушки. В семье Ваге и Марии подрастает и маленькая одаренная художница Микаэла. Вот ее коллажи Фридрих Мкртичевич не перестает хвалить, Ваге и Микаэлю этого одобрительного слова в свое время было почти не услышать. Согоян старший не ругал и не хвалил. Чаще присматривался, не спешил с выводами.

Когда ко мне подошел Фридрих Мкртичевич, в роли интервьюра было выступать уже не с руки. Он тихо присел на соседний диван, посмотрел мне в глаза, и почему-то заговорил о моей жизни. Мне сразу вспомнились слова Микаэля о том, что  их отец любит прогуляться по московским улицам, разговориться со случайным знакомым, сходить на базар. Это потом, по посказке братьев Согоянов я посмотрела замечательниый фильм Марины Киреевой «Когда говорят камни», снятый МТРК «Мир» к юбилею мастера. Там  Ваге говорит о своей зависти к людям, которые только-только начинают общаться с отцом. Осваивать его душевное пространство.

Фридрих Мкртичевич ушел работать, попросив Микаэля напоить меня чаем. Я зашла в столовую и остолбенела. На стене висел великолепный старинный ковер, как оказалось, дедовский,  на подоконнике сушился барбарис, на столе в деревянной посудине хранились сухофрукты и продолговатые мучнистые плоды пшата. Их Гюмри и Москву было уже не поделить.

Валерия Олюнина