Армянский музей Москвы и культуры наций продолжает знакомит вас с литературным творчеством выдающегося французского постимпрессиониста Поля Гогена (1808-1903). Сегодня вы ознакомитесь с фрагментом второй книги Гогена «Прежде и потом», которая, по мнению многих искусствоведов, была написана с мрачными, человеконенавистническими интонациями. Но именно в этих страницах художник яростно борется против уничижительного отношения европейцев к жителям Маркизских островов.

…В Европе, видимо, и не подозревают, что как у новозеландских маорийцев, так и жителей Маркизских островов имелось весьма декоративное искусство. Господин утонченный критик ошибается, принимая все это искусство за искусство папуасов. У маркизцев в особенности неслыханное чувство декоративности. Дайте ему какой-нибудь предмет геометрической формы – пусть это будет самая горбатая геометрия – и ему удастся, притом очень гармонично, не оставить ни одного пустого или не связанного с прочим места. Основа орнамента – человеческое тело или лицо. Особенно лицо. Удивляешься, обнаруживая лицо там, где, казалось, есть только какая-то странная геометрическая фигура. Всегда одно и то же и, однако, всегда разное.

Сейчас ни за какие деньги не найти красивых вещей из кости, черепахи, железного дерева, которые они когда-то делали. Жандармерия все это похитила и продала любителям-коллекционерам, а администрации даже в голову не пришло устроить на Таити музей всего океанийского искусства, что было бы ей весьма легко. Все эти люди, мнящие себя такими образованными, ни на один момент не могли представить себе значения туземных художников.

Не было такой ничтожной жены художника, которая, увидев их произведения, не воскликнула бы: «Но это ужасно! Это дикарство!» Дикарство! У них на языке только это.

Дуры с головы до ног, одетые по позапрошлогодней моде, с неотесанными фигурами, затянутыми в корсеты, с угрожающе острыми или колбасными локтями, обвешанные поддельными драгоценностями, они в этих местах портят своим видом любое празднество. Но ведь они белые, и животы у них выпирают.

Население не белое – само изящество. Господин критик весьма ошибается, когда с презрением говорит «негритянки»…Разве что я ошибался, когда описывал их и рисовал.

Один говорит: «папуаски». Другой: «негритянки». Есть от чего серьезно усомниться в своих способностях как художника.

Восстановим же на миг черты этой расы – так, как я ее понимаю, и назовем ее маорийской…

Каждая женщина мастерит себе платье, плетет шляпу и украшает ее лентами так, что научит любую парижскую модистку, составляет букеты с таким же вкусом, как на бульваре Мадлен. Их ничем не стесненные красивые тела грациозно колышутся под кружевной или муслиновой рубашкой. Из рукавов выступают в высшей степени аристократические руки. Зато ноги, широкие и крепкие, без обуви, несколько шокируют нас – первое время, ибо позже шокировать нас будет именно обувь. Еще одна вещь на Маркизских островах возмущает некоторых женщин – из тех, кто всюду усматривает дикарство, - это то, что все эти девушки курят трубку, - несомненно, индейскую «трубку мира». …

Конечно, кожа у них золотисто-желтая, и кое-кто находит это уродливым, но все прочее, в особенности когда оно обнажено, так ли уж оно плохо?...

Вернемся к искусству Маркизских островов. Искусство это исчезло благодаря миссионерам. Они рассудили, что заниматься резьбой по дереву, расписывать его – это фетишизм, это поругание христианского бога. В этом все дело, и несчастные подчинились.

Новое поколение уже с колыбели распевает на совершенно непонятном французском языке церковные гимны, зубрит катехизис…

Если девушка, нарвав цветов, сплетет с подлинным искусством красивый венок и наденет его на голову, монсеньер гневается!

Скоро житель Маркизских островов разучится влезать на кокосовую пальму, разучится ходить в горы за дикими бананами, которые могут его прокормить. Ребенок, вечно сидящий в школе, лишенный физических упражнений, всегда одетый (ради соблюдения приличий). Становится изнеженным, неспособным провести ночь в горах…. И вот мы присутствуем при печальном зрелище вымирания расы….Видя все это, я начинаю думать, вернее, грезить о тех временах, когда все сущее было еще семенами, дремало, скованное первобытным сном.

Перевод Н.Рыковой, Л. Ефимова