Это было в 1993 году. Мы с подругой Лианой взялись найти храм Гаяне в Эчмиадзине. С Кафедральным Собором все было просто, с храмом Рипсиме тоже, их видно отовсюду. А Гаяне не было видно. Я совершенно точно помнила, что она где-то возле Кафедрального, но пешком по Эчмиадзину я ни разу не ходила, да и была я здесь в последний раз в советском детстве… Мы решили спросить дорогу. Пожилая женщина с платком на голове очень обрадовалась, что две юные особы интересуются храмом, и стала рассказывать про “сестричек”. Она сказала, что сестер-христианок было много, и самая шаловливая из них, Гаяне убежала дальше всех, тут ее и поймали и убили, а позже возвели храм. Мы вежливо выслушали, а я тихо объяснила подруге, что они были не родными сестрами, а монахинями. Веселая старушка ушла, благословляя в нас религиозный порыв, а мы вошли во дворик храма.

 Я не была здесь несколько лет, а для подростка это всегда слишком много. Я с удивлением поняла, что помню каждый камень, даже сюжеты фресок. Это радовало и удивляло. Ничего не изменилось! Все гибло вокруг, страна пребывала в депрессии, и только Эчмиадзин оставался таким, каким я его помнила всегда. Кроме стен храма Гаяне - они были покрыты надписями “Вардушик плюс Геворик”, “Здесь был Вася”, “Третий курс училища номер восемь”, “Пето ев Вардгезик”, “Кеша Пивоваров”, и еще парочка на незнакомых нам языках. Граффити было на всем храме. Поверх всех этих надписей красовалась табличка на армянском языке “Да будут прокляты все, кто осквернил эти священные стены”. Мы вошли внутрь. 

 Я никогда не знала, что под алтарем есть подземелье, возможно, раньше ход был закрыт. Оказалось, что там похоронена святая Гаяне. Моей подруге нужно было написать материал для газеты, и мы пошли к священнику. Он принял нас, ответил на ее вопросы, а затем спросил - “Девочки, как называется наша церковь?” - “Армянская Григорианская” - “А вот и нет. Этим названием вы отнимаете у церкви несколько веков истории. Армянская Апостольская Церковь - правильное название, потому что христианство в Армению пришло с апостолами Фаддеем и Варфоломеем. А название "Григорианская" подразумевает, что мы ничего не знали о христианстве до Григория Просветителя, а это не так”. 

Он еще рассказал нам о том, что Гаяне и Рипсиме не были сестрами, а были монахинями, и что нет святой Шогакат, а есть храм, в котором похоронена святая Мариамнэ. Затем мы отправились в Кафедральный. И опять я с радостью узнавала фрески и резьбу, и золотой крест на фиолетовой ткани, и алтарь. К тому же, в Кафедральном открылся музей. 

 Мы с интересом рассматривали экспонаты, как вдруг я встала, как вкопанная перед гобеленом, на котором была изображена молодая женщина, сидящая одна среди полной разрухи. “Армения, год 20-й”, гласила надпись. Лиана звала и звала меня смотреть маску Комитаса, но я никак не могла оторваться. Этот гобелен стал моей личной терапией. Я смотрела на него, и представляла себе чувства какой-нибудь моей ровесницы в те же двадцатые. Сколько отчаяния, сколько страха, недавно пережитый Геноцид, потеря дома, близких - и полная неизвестность, пустыня. И пройдет всего пара десятков лет, как эта маленькая каменистая частичка исторической Армении станет совсем другой. Появятся заводы, фабрики, в Армению хлынут художники и ученые со всего света, армянская наука будет давать имена мирового значения. Значит, и в наше время, в девяностые не все потеряно. И - тогда было хуже, страшнее. Именно с этого дня я перестала бояться за Армению слишком сильно.

_____

Сегодня трудно поверить, что было время, когда кто-то в Армении не знал истории о деве Рипсимэ, любви к ней короля Трдата и ее настоятельнице Гаянэ. А тогда, через несколько лет после распада СССР, знания приходилось добывать по капле. Те, кто изучал историю в вузах, читали армянского историка Агатангехоса, который описал страдания святых дев достаточно подробно. При желании, летопись мог прочесть каждый, она была переведена на русский язык. Но люди старались не делать это публично: интерес к религии был чреват неприятностями.  

В пятидесятые, после того, как Кафедральный был заново открыт, многие бабушки тайком от родителей-коммунистов брали внуков на службу в Эчмиадзин… Моя мама вспоминает, что ее бабушка Тейкхи, в свое время окончившая женское училище. никогда не проявляла ревностной набожности. Просто иногда, буквально несколько раз в год, она забирала маленьких внуков в Эчмиадзин. Оставляла детей сидеть на траве возле храма, а затем забирала их. Многие приезжали из далеких сел, раскладывали после службы небольшие пикники прямо на газоне вокруг Кафедрального. Тейкхи была суровая дама, из хорошей семьи, бежавшей в Тифлис то ли из Муша, то ли из Карса. Первых двоих детей она потеряла в начале двадцатых от какой-то эпидемии, затем родила моего деда и его сестру. Немногие ее ровесницы умели читать. А она не просто умела, но и была хорошо образована. “Запомни, детка, жизнь дана для того, чтобы ею наслаждаться, все остальное не имеет смысла”, - говорила она невестке, моей бабуле, прилежной и аккуратной девочке, отличнице и умнице, старательно исполнявшей свои должностные обязанности. Моей бабуле недавно исполнилось девяносто. Не знаю, было ли ей известно, куда свекровь уводит моих маму с дядей? Наверно, ей было все равно, она строила Новую жизнь.

А вот меня крестили в семидесятые. Не знаю, как так получилось. Хотя, с другой стороны, практически всех моих ровесников крестили в коммунистическом детстве. И я бы не назвала это модой. И возвращением веры - тоже. Это было нечто иное, мало объяснимое. Нечто, что звало и зовет всех нас в Эчмиадзин. Нечто, что учит нас собираться всех вместе за обеденным столом, То, что не требует внимания постоянно, но просыпается в душе пару раз в год, и зовет, зовет, зовет.  В нашем доме всегда справляли Пасху, но только к тридцати годам я узнала, что оказывается, пасхальные яйца нужно освящать в церкви. В 9 лет отец объяснил мне, что выходя из церкви нужно обернуться к алтарю, приложить ладонь к сердцу и поклониться Богоматери, попрощаться с Ней, а не пятиться как чертенок спиной к дверям от центра храма, как меня научила соседская девчонка. Впрочем, сейчас многие так делают, кажется. В девяностые мы старались узнать побольше о церкви, об истории. 

Однажды мы стояли с подругами на воскресной службе, без платков, в брючках, слушали пение хора. По знаку священника старушки, стоявшие в центре зала, опустились на колени. Я собрала всю волю в кулак, преодолела страшное смущение и тоже встала на колени. Услышала, как ахнула одна из подруг. Я осталась стоять вместе с бабульками, и вдруг испытала тихую радость от того, что смогла пойти на этот шаг. Да, я чувствовала себя чудной. Зато смогла.

Потом началось очень странное время. Вера входила в моду. В храме Сурб Ованнес стали не пускать без платочка. А мы с подругами иногда приезжали в Эчмиадзин погулять. Рипсимэ, Гаянэ, Нуне, Мане, имена других девушек, имена которых остались где-то там, в пыли веков. Кстати, Нуне - это Нина, та самая, что крестила Грузию. Только не говорите об этом наших дорогим, стильным соседям - мы и так с ними никак не поделим Алфавит и первенство государственной религии. О да, а еще меч Родины-матери. Вот тут грузины точно нас опередили, Картлис Дэда была возведена еще в конце пятидесятых. Впрочем, речь не о том.

“А знаешь, я в 14 лет хотел стать священником. Решил поступить в семинарию. Позвонил отцу в Москву, а он говорит, молодец, сынок, сделаешь нормальную карьеру, будешь ездить за границу. Я не знал, что ему ответить, Мать отобрала трубку и прокричала, чтобы он не смел меня ломать”, - у кришнаита Арама было очень много интереснейших рассказов в биографии, но о его попытке поступить в семинарию мы не знали. К 25 годам Арам успел побывать во всех армянских сектах, так что кришнаитом его называть было бы не совсем правильно. Просто в скучном блокадном Ереване, где развлечений никаких не было, кришнаиты были в моде. Это было ярко, не банально и, в общем-то, симпатично. А еще были всякие веселые кружки неохаризматиков, пятидесятников, и даже целых десять мормонов.

Армян в очередной раз захватила волна сектантства. Кто-то бил тревогу и призывал всех вернуться в лоно матери-церкви. Кто-то говорил, что церковь устарела со своей обрядностью, и новые течения с их несложными правилами - просто вызов времени. А я, как водится, записала об этом радиопрограмму. У меня говорили настоящие кришнаиты, настоящие мормоны, которых пришлось переводить с английского на армянский а в конце, на пол-программы выступил армянский священник. “Ты где взяла этого рабиза?” - спросил меня кто-то из знакомых. “Нормальный пацан, правильные вещи говорит”, - усмехнулась я. Священника я выбирала долго - искала того, кто не станет растекаться в Писание, а скажет по существу. Мой сказал по существу - “мужчина, верующий он или нет, должен с оружием в руках защищать свой дом, не верьте тем, кто от имени Христа призывает вас слагать оружие, когда ваши сестры и матери в опасности”. Ради одной этой фразы я оставила в программе длинные рассуждения о Писании, которые - что уж там говорить, мало кому понятны.
Сейчас это время ушло, сейчас все по-другому. И слава Богу. 

_______

Нэш - душка, обаяшка. Впрочем, обычно обаятельные люди улыбчивы. А я не помню, чтобы Ншан улыбался, или даже смеялся. Он всегда очень серьезен, слишком. Нэш устраивает концерты. Нэш играет на гитаре. Нэш - эчмиадзинец. 

“Нэш, Нэш, а это правда, что Кафедральный был закрыт?” - “Правда. Но я тебе кое-что страшнее расскажу.”

У бабушки Нэша была сестра Рипсимэ. Она жила одна. Все ее шестеро детей давно умерли, и в темной квартире тети Рипо висели фотографии с их похорон. Рипо было нелюдима, молчалива, и ходила с безупречной прямой осанкой. Когда Нэшу исполнилось 14, умирающая Рипо попросила его приехать к ней. Нэш приехал. Рипо лежала в постели, говорила уже с трудом, за ней присматривала какая-то родственница. “Скажи, сынок, ты коммунист?” - “Нет, тати, я комсомолец” - “Ну да, ну да, это ничего, будь комсомольцем, если так нужно. Но - будь как я” - “Бабуля? Как ты?”. И тут хрупкая маленькая Рипо вознесла вверх указательный палец и произнесла внезапно окрепшим голосом - “Всю жизнь! Всю жизнь я была. И Рипо назвала одну из запрещенных в СССР армянских партий!  Просто помни об этом, сынок”.

Нэш долго не мог прийти в себя от этой новости. Он молча пошел домой, и еще долго не хотел ни с кем разговаривать. Старушка Рипо, такая, как тысячи других армянских старушек, с седыми узелками волос на затылке, старушка Рипо, оставшаяся в своем давно ушедшем веке, варившая обеды и вязавшая скатерочки - вот эта старушка вот Рипо всю жизнь оставалась членом запрещенной в СССР партии? 

“Тебе удалось узнать об этом больше, Нэш?” - “Да, удалось. Но сейчас я тебе расскажу еще кое-что. Когда мне было шесть лет, меня погладила по волосам убийца” - “Какой-то у нас вечер имени Эдгара По. Какая убийца, чья?” - “Ну, слушай”.

Она была высокая, очень стройная, с прекрасной фигурой и густыми, пышными волосами. Но лицо ее было ужасно, страшно. Да и в городе Пируз не любили. Не любили и боялись. Однажды, пленившись статью, за ней пошел какой-то приезжий турист. Пируз усмехнулась, дала ему пройти за собой какое-то расстояние, а потом резко обернулась. Он вскрикнул, и остался, смущенный на месте, а она расхохоталась как ведьма и пошла себе дальше. Все боялись убийцу Пируз. Однажды маленький Ншан заигрался в парке с ровесниками. Вдруг он почувствовал, как кто-то гладит его по волосам. Обычное в Армении дело - погладить незнакомого ребенка по головке. Но когда Ншан обернулся, он увидел, что его гладит она, она - Убийца! Он отпрянул от нее и еще долго был под впечатлением от того, что его коснулась убийца Пируз.

“Так кого она убила, Нэш?” - “Она убила католикоса Хорена”. 

Это было время молодости Пируз и Рипо тати, которая в те годы вовсе еще не была бабушкой, а активно занималась беженцами, переселенными в Эчмиадзин, устраивала сирот, собирала на помощь обездоленным. Однажды к ней пришли. Сказали, что умер католикос Хорен. Рипо побежала к Резиденции, куда ее, конечно же, никто не пустил. “Он Католикос. Его должны были похоронить возле Кафедрального, но почему-то никто не торопился. Рипо собрала нескольких горожанок, и они пошли к комиссару. Он выдал тело женщинам, и сказал, что разрешает похороны во дворе храма сурб Гаяне. Когда они пришли хоронить Хорена, оказалось что им не дадут лопат. Землю пришлось рыть руками нескольким маленьким эчмиадзинским женщинам под хохот комиссара. А через несколько дней прямо под Эчмиадзином организовали «Անաստված կոլտնտեսություն» - колхоз «Безбожный».
 
“Неужели это правда?” - “Так говорят, так говорит весь Эчмиадзин”.

Через много лет после смерти бабушки Рипо совершенно случайно, уже взрослый Ншан узнал страшную тайну бабушки Рипо . “Она продавала морфий” - "Что? Да. Ходила на работу. Ни копейки не взяла с работы, ничего. Но торговала морфием, и на эти деньги помогала тем, кто оказался нелюбим советской властью, тем, кто вернулся из Сибири и не мог устроится на работу, тем, кто лишился родителей, тем, кого не принимало общество. Люто ненавидела коммунистов, верила, что однажды их не станет. Их и не стало. Верила, что партия,  к которой она примкнула юной девочкой, придет к власти в Армении. Не суждено было, как знаешь, у этой партии даже министерских портфелей не было и уже не будет. И она делала что могла - таким вот страшным способом помогала тем, кого давила советская власть. И власть ушла, но она этого так и не увидела".- ”А что же Пируз?” 

А Пируз была молодая комсомолка - высокая, длинноногая, с прекрасными черными кудрями и страшным, даже в те времена страшным лицом. Говорили, будто она, Пируз, сама задушила католикоса. Правда, с ней было еще двое мужчин. После того, как Хорена похоронили во дворе храма Гаяне, их стали терроризировать. Никакая власть, никакие наказания и доносы не могли остановить этот тихий Эчмиадзинский ад, последовательный и упрямый. С ними не разговаривали на улице, от них отворачивались, им постоянно делали какие-то мелкие, но весьма многочисленные гадости. Наконец, один из этих мужчин уехал, а другой скончался. Тогда кто-то из горожан стал каждую ночь вырывать из земли его надгробный камень. Родственники сделали какое-то очень укрепленное сооружение, и своротить его стало невозможно. Тогда этот загадочный кто-то стал каждую ночь пачкать могилу. В конце концов захоронение увезли подальше от Эчмиадзина.

“А как же Пируз?” - “А что Пируз? Вышла замуж, родила детей, заняла какую-то должность, все у нее нормально, жива до сих пор” - “Но как же ее не выдавили из города?” - “Да ну, она же женщина все-таки”. 

Через много лет я рассказала эту историю одному историку. Он молча выслушал, вздохнул, и сказал - она не убивала Хорена. Потому ее и не тронули горожане. А ваш друг просто был мальчиком и плохо понял городскую легенду. Пируз не убивала Хорена. Просто поверьте мне". 

Я поверила. А через некоторое время позвонил Ншан и сказал - ты представляешь, умерла Пируз. И ее - отпели. Ее отпели! Убийцу Католикоса! В Эчмиадзине! Я не знаю, как к этому относится. 

Я прервала разговор, заварила чай. Ее отпели. Несчастную женщину, которая даже не могла погладить по головке ребенка без того, чтобы не услышать в свой адрес “Мардаспан, убийца!”. Отпели ту, которая хохотала над всеми, кто застывал в ужасе, глядя на ее лицо, ту, что прожила всю жизнь в родном городе и не уехала, несмотря на молчаливое давление, длившееся всю ее жизнь. Ту, что не была убийцей, и пронесла через всю жизнь это клеймо. Ее отпели. И слава Богу.

____

Люблю ездить туда одна, чтобы никто не болтал о суете, пока целую согретые солнцем камни из туфа. Раньше я приезжала сюда по всем правилам, следила, чтобы правильно подойти к священнику, правильно переступить порог, не забыть повязать платок. А теперь я все делаю, как в далеком детстве, когда мы приходили в церковь подростками, не зная никаких правил, просто садились послушать хор и посмотреть на лучи солнца в темном-темном храме. Я просто хожу по твоей земле, Эчмиадзин. Спасибо тебе, что ты есть.

Люблю долго смотреть на храм Рипсиме. Мне иногда кажется, что он звучит, как музыкальный инструмент. Чего только не видели эти стены, кого только они не видели. Интересно где был колхоз Безбожный? С этой стороны города или другой? Говорят, де-юре он так до сих пор и не сменил названия. Спускаюсь в подземелье, к могиле Рипсиме. Говорят, ее мощи нетленны. Я всегда представляла себе, как она спокойно лежит, очень не хотелось думать о том, что тело молодой девчонки было изрублено, влюбленный в нее король Трдат ничего не знал о пытках и страшно горевал о ней, сошел с ума, когда узнал что ее пытали за то, что смела ему дерзить. Фактически, нашей государственной религии мы обязаны влюбленному по уши королю. 

От Рипсиме идти к Кафедральному долго. Но я иду каждый раз пешком. А по дороге захожу в Шогакат, где покоится святая Мариамнэ. Летописец Агатангехос что-то писал о безымянной святой, которая благодарила Бога за то, что умирает вместе с гаянианками в молитве и благочестии. А может, святая Мариамнэ вообще не относилась к ордену, а Агатангехос имел ввиду какую-то другую монахиню. В любом случае, в храме Шогакат лежит Мариамнэ, забытая святая, именем которой давно никого не называют. А вот у Кафедрального хорошо в тишине. Пока я иду к нему, хочется пасть на колени и пройти весь путь вот так что со мной? Желание очень сильное, еле сдерживаюсь. 

Двор при храме - аккуратный, с постриженным газоном, такой, каким его видела моя мама в детстве. Думаю, молодая Рипо тоже его видела таким, каким его видела я в девяностые, когда вся страна утопала в разрухе, никому не было дела ни до чего, и только эчмиадзинские монахи аккуратно подстригали газон и заботились о деревьях. Все меняется в Армянском мире. И только сад при Кафедральном вечно ухожен. У самого входа, там, где знакомые мне с детства Петр и Павел утонули в реставрационных лесах, я ищу могилу Хорена Мурадбекяна. Его ведь перенесли со двора Гаяне, и похоронили там, где полагается - возле Майр Атор. 

 Никто не видит. Я опускаюсь на колени и целую изголовье его могилы. Глажу верхнюю часть плиты, как гладила бы голову. Я вспоминаю Пируз и Рипо. Две женщины, как два столба, подпирающие одну арку. Нельзя убрать ни одну, ни вторую: арка рухнет. Понимаю, что меня душат слезы. Гаяне, та самая “шаловливая сестрица”, а на самом деле старшая, зрелая. Стоит вдалеке от всех, как будто нет ей дела ни до кого, кроме Бога. Так и есть. Император звал в жены Рипсиме, настоятельница не позволила. Увезла в Армению. Трдат звал ее в жены - не позволила. 37 душ, 37 молодых женщин ушли вслед за Гаяне, чтобы принять страшную смерть. Что за харизма у этой женщины, в чем ее тайна? Говорят, суть святости в том, что после смерти сохраняется сознание. И что если обратиться к Гаяне мысленно, она на самом деле вас услышит. Гаяне, что ты сделала? 

Зачем ты заставила шагнуть навстречу смерти красавицу Рипсиме и всех остальных? Зачем не дала ей выйти замуж за Трдата, вдруг это была любовь? И ведь это была любовь.  Стал бы он насаждать христианство в своей стране, рискуя навлечь гнев Диоклетиана, если бы не любовь, простая любовь мужчины к женщине? Мне кажется, девушек, дававших отпор насильникам-туркам, вдохновлял пример Рипсиме. По легенде, она боролась с королем три дня и три ночи, и он, физически крепкий, спортсмен, так и не смог взять силой хрупкую девушку. Да, да, наша святая хорошо дралась, победила самого короля в рукопашном бою и сбежала от него в разодранной одежде. И это Гаяне уговаривала ее держаться и не соглашаться на этот брак, за что несколько десятков женщин поплатились жизнью.  Зачем так, Гаяне, ради чего эта смерть? Чего я не понимаю, о чем знаешь ты? Отлучат ли меня от церкви за такие мысли? И разве я не имею права думать, сомневаться, искать? Но Гаяне молчит, а может, я просто ее не слышу. Вокруг храма тишина и голубое небо.

НаринЭ