Было уже совсем темно, когда Айрапет и Сара вернулись домой Они узнали, что Томас-эфенди после столкновения с Варданом сейчас же ушел очень недовольный. Это очень беспокоило старика Хачо, так как он боялся, чтобы эфенди не навредил им.

Однако внезапный уход эфенди объяснялся не только столкновением с Варданом. Эфенди довольно терпеливо переносил всякие оскорбления и презрение других к своей особе. Но сегодня он получил бумагу, в которой ему предписывалось сложить в амбары весь собранный в пользу казны хлеб и отнюдь не продавать его, так как он нужен правительству. Казалось, готовилось нечто таинственное: здесь запасают хлеб, а там, в лагере Фаттах-бека — оружие...

После отъезда Томаса-эфенди в даме старика Хачо появился новый гость. Это был стройный, худощавый молодой человек с бледным, интеллигентным лицам. Никто не знал, чем он занимается, известно было только то, что он константинопольский армянин, и старик Хачо счел своим долгом принять приезжего из столицы. Кроме небольшого дорожного сака, других вещей у него не было, а изношенное европейское платье выдавало в нем бедного человека. Проводник незнакомца уехал, и молодой человек долго блуждал по деревне, ищи пристанища, пока не встретился с Варданом.

Говорят, что сердце сердцу подает весть. Два молодых человека, познакомившись, после краткого разговора подружились — и, точно два члена тайной секты, пожали друг другу руки, и Вардан привел его в дом Хачо.

Гость назвал себя Микаэлом Дудукджяном*.

__________________________________
* Почти все фамилии турецких армян происходят от названия ремесла, которым занимался их отец или дед; отец Дудукджяна, вероятно, промышлял детскими дудками (дудук), свирелями (Прим. пер.).
__________________________________

Старику Хачо не понравились ни фамилия гостя, произносимая с трудам, ни бледное лицо, ни лихорадочно блестевшие глаза, ни замкнутый вид, возбуждающий подозрение. Но Вардан успокоил старика, шепнув ему на ухо: «Хороший малый. Когда узнаешь, полюбишь».

Идя в дом Хачо, незнакомец спросил Вардана:

— Можно ли им довериться?

— Можно... — ответил Вардан.

Как только зажгли огонь, сейчас же, по деревенскому обычаю, подали ужин. В этот вечер за столом старика сидели все шестеро сыновей, поскольку не было официальных гостей, вроде Томаса-эфенди. Вардана никто не стеснялся, а на нового гостя смотрели как на человека, который должен быть доволен и тем, что нашел ночлег и заснет, хорошо поев.

Ужин прошел очень скучно. Вардан и новый гость почти не говорили, а старик лишь изредка перекидывался словами с сыновьями. Каждый был чем-то озабочен. Старик думал о том, что сборщик ушел недовольный. Айрапет был занят мыслями о беке и участи Лала, вспоминал рассказ Сары и измышлял планы. Другие сыновья Хачо думали о завтрашних делах. У Вардана перед глазами мелькал образ прекрасной Лала, а новый гость размышлял бог знает о чем.

Когда убрали со стола, Степаник подала рукомойник с водой и, по местному обычаю, все умылись и благословили имя господне. Старик закурил трубку, а Дудукджян достал из изящного портсигара, совсем не подходившего к его бедному платью, дорогую сигару и, оторвав конец ее длинными ногтями, закурил. Комната наполнилась ароматом гаванской сигары. Видно было, что этот человек когда-то знавал лучшие времена.

После ужина темой разговора сделался Томас-эфенди. Дудукджян кое-что уже знал от Вардана об этом человеке, а потому смысл разговора был ему довольно понятен.

Хачо вежливо заметил Вардану, что обращение его с эфенди было необдуманным.

— Я, как тебе известно, не отличаю тебя от семи сыновей, — сказал он.

Старик имел привычку клясться всегда семью сыновьями, считая и Степаника, не подозревая, что Вардану давно уже известна их тайна.

— Клянусь солнцем* семи сыновей, я не лгу, — продолжал он, — ты тоже мой сын; дом мой все равно что твой. Двери моего дома всегда открыты перед тобой, но ты должен знать, что мы здесь в других условиях: у нас не то, что в ваших краях: здесь люди, подобные Томасу-эфенди, очень сильны.. Чего бы ни захотели они, все для них возможно, поэтому надо оказывать им почтение и молчать об их недостатках и поступках. Что мы можем сделать! «Если не в силах отрубить руку разбойника, надо пожать ее и поцеловать», — говорит народная пословица. Эфенди, может быть, не сумеет повредить тебе, но мы из-за тебя пострадаем. Слышал ты турецкую поговорку: «Напугал осел — досталось седлу».

__________________________________
* То есть жизнью. (Прим. пер.).
__________________________________

Слова старика снова подняли улегшиеся страсти «безумца».

— В нашей стороне, — ответил он, — есть другая поговорка о турках; «Пока не побьешь турка, он не подружится с тобой». Я не отличаю Томаса-эфенди от турок и очень сожалею, что не избил его, хотя вовсе не желаю его дружбы.

Морщины на лице старика сдвинулись сильнее — ответ Вардана не понравился ему. Но лицо Степаника, стоявшего тут же, просияло, и это не ускользнуло от глаз Вардана. Он с нежностью взглянул на Степаника и подумал: «Вот единственное существо в этом доме, которое сочувствует мне».

— Вы сами позволяете таким низким негодяям чинить над вами насилие — продолжал Вардан разгорячась — потому что терпите все их злодеяния, стараясь их не замечать Я еще могу понять турка и курда, когда они грабят и убивают армян — так поступали они веками, — для них это своего рода потребность, без которой они не проживут. Но если армянин поступает с соплеменниками хуже, чем турок и курд, это уж последнее дело. Все это я и сказал эфенди в лицо, и он не знал, что ответить.

— Я поступил был с ним похуже, —вмешался Айрапет, — но отец всегда советует нам молчать и быть осторожными... «Настанет день свободы... нужно терпеть», — говорит он — Не знаю только, до каких пор терпеть?..

— До второго пришествия, — насмешливо оказал Вардан, — но, увы, до того времени не останется ни одного армянина, который мог бы видеть себя свободным; к тому времени все будет отуречено.

— Терпение — жизнь... — начал старик тоном проповеди. — Наши священники и монахи так учили нас. Настанет день, когда бог вспомнит своих заблудших овец... Надо терпеть, дети. Терпение — жизнь...

— Терпение — смерть, — раздался неожиданно голос Дудукджяна. Лицо его еще больше побледнело, и бескровные губы дрожали. — Терпение — смерть! — повторил он возмущенным тоном. — Человек привыкает к терпению только в могиле... Это терпение, свойственное также евреям, ведет нас к гибели. Евреи долго терпели всякие гонения в ожидании Мессии, который должен был возродить Иерусалим и вернуть ему былое величие — и они ждут его прихода до сего времени. Но у нас нет и такой надежды, так что непонятно, чего мы ждем!.. Наши священники и монахи проповедуют нам терпение... — продолжал он, — а между тем, кто, как не они, довели нас до этого рабского состояния! Если есть что-нибудь, что может спасти народ от эксплуатации и угнетения, так это протест, в каком бы виде он ни проявлялся. Недовольство и стремление к лучшей жизни — вот что может избавить нас от рабства. Но терпение душит, убивает все эти хорошие стремления.

Старик ничего на это не ответил. Вардан и Айрапет дружески пожали руку молодого человека. Остальные же сыновья Хачо, ничего не поняв, решили: «Еще один чудак»...

Хачо приказал приготовить для гостей постель и, пожелав им спокойной ночи, ушел вместе с сыновьями. Одна из невесток с закрытым лицом вошла в комнату и начала готовить постель для гостей.

В комнате горел еще огонь. Гости улеглись, но долго не спали. Дудукджян докуривал сигару. Вардан заметил ему:

— Друг мой, ваш язык для них непонятен. Едва ли здесь вам удастся что-нибудь сделать. Для того, чтобы говорить с народом, нужно знать сотни его басен и притч. Христос сделал больше своими притчами, чем проповедями.

— Да, я не изучил языка народа... — ответил Дудукджян и умолк.

Читать полностью