На широкий, окруженный стеной двор Ереванской тюрьмы, под окна моей камеры, дважды в день выводили на прогулку заключенных.

Это все были азербайджанцы, большей частью молодые, в основном - крестьяне.

Среди них сразу обращали на себя внимание здоровые веселые парни с кандалами на ногах.

Громко переговариваясь и перешучиваясь, они прохаживались группами взад и вперед и с какой-то особой гордостью потряхивали тяжелыми кандалами, чтобы те гремели еще громче.

Гремящие кандалы были их славой и их гордостью.

Некоторые даже обращались с негодующими жалобами в тюремное управление, когда оно не слишком спешило наградить их кандалами: стыдно, мол, чем они хуже других! Это ведь унижение, оскорбление их подвигов. Узнают в родной деревне - сраму не оберешься... Что они, кур, что ли, воровали! И гордо подняли головы приунывшие было игиты, когда им навесили на ноги тяжелые кандалы.

Что за упоение этот мужественный перезвон! В их воображении эти гордые звуки долетали до высоких гор и темных лесов в их родных краях, до мест их геройских подвигов и повсюду - в селах, в ущельях, на горных тропах - гремела их слава и раздавались похвалы их доблести.

И вот уже странствующие ашуги на празднествах восторженно воспевают закованных в кандалы удальцов, их отцы и матери гордятся храбрыми сыновьями,

их имена воодушевляют юношей, девушки, мечтая об отважных игитах, слушают кандальное бряцание как победную песнь в честь своих любимых.

Это были знаменитые разбойники, грабившие караваны, нападавшие на государственную почту.

Это были удальцы, мстившие бекам и помещикам за отнятую у крестьян землю и воду, своими руками вершившие над ними суд и расправу.

Это были игиты, пролившие кровь во имя любимой женщины.

Но среди них был один, который более всех других занимал мое внимание и мое воображение.

Это был человек лет тридцати, статный, словно выросшая в лесу ель, и такой же гибкий, как она, с глубокими и темными, как горные пещеры, глазами. Звали его Байрам Али.

Всегда один, всегда мрачный, всегда погруженный в свои думы, он ходил по двору, безразличный к общему шуму и толчее, безразличный к перезвону кандалов.

Кто он, что у него общего с лихими и самодовольными товарищами по заключению? Он казался исключением, потому что и впрямь не был похож на остальных.

Я неустанно присматривался к нему и горел желанием узнать его историю.

Камера моя была изолирована от камер уголовных заключенных. Я не имел права общаться с ними, исключая тех, кто обслуживал арестантов и пользовался свободным доступом во все уголки тюрьмы.

Это были молодые ребята, отбывавшие наказание за мелкие простушки; после двух-трех месяцев отсидки они выходили на волю, чтобы через какой-нибудь месяц снова очутиться за решеткой. Так и жили - одна нога на воле, другая в тюрьме.

Как раз эти парни и приносили мне хлеб, воду, чай, через них я поддерживал связи с кандальниками, которые относились ко мне с большим уважением, как к человеку образованному, “молодому игиту, который воюет с самим царем”, и через этих парней посылали мне гостинцы из полученных с воли припасов.

Через них же мне удалось узнать имя Байрама Али и приговор - ссылка на каторжные работы.

Как-то у нас появился новый прислужник, азербайджанец, сметливый, разговорчивый парень.

- Кярим-джан, можешь разузнать мне про Байрама Али: кто он, что сделал? - попросил я его, одарив прежде целой пригоршней табаку.

- Ты это про агмаганца Байрама Али говоришь? Так кто ж не знает игита Байрама Али! Эх, жаль, такой удалец из-за женщины погиб... Я тебе, братец мой, все как есть расскажу вечером, пусть только кругом угомонятся.

Я с нетерпением дожидался темноты.

Когда тюрьма уснула и все везде утихло, Кярим пришел ко мне. Я приложил ухо к окошечку, через которое подают еду, и он шепотом рассказал мне историю Байрама Али.

- Байрам Али, братец ты мой, родом с наших Агмаганских гор, смелый охотник, храбрец, каких мало. И надо же так случиться, что прикипел он сердцем к единственной дочке тамошнего богача, Мехти-бека, красавице Махнур-ханум, а ей Байрам Али полюбился.

Бек, ясное дело, дочку за него не отдал.

- Бек-то богатый, у него и овец, и коров, и коней без счету, а Байрам Али что - бедняк-охотник, всего добра, как говорится, “одна голова, один камень - голову приклонить”.

Тогда он сговорился с девушкой и однажды ночью украл ее, увез в горы. Утром чуть свет Мехти-бек собрал племянников, преданных слуг - сыновей у него не было - и кинулся за Байрамом Али, поклялся расправиться с ним, а дочку вернуть домой.

В Агмаганских горах они и сошлись лицом к лицу. Байрам Али спрятал девушку за скалы, сам крикнул:

“Шли бы вы по домам, братья-мусульмане! Незачем зря кровь проливать, девушка моя, а я - ее, любим мы друг друга”.

Не послушался бек. Начали они стрелять.

Трижды повторил Байрам Али те же слова, и все впустую. Тогда он и говорит: “Грех - на вас, ответите перед аллахом и перед пророком”.

А стрелок он был редкостный, мог с яблони все яблоки по одному сбить. Свечу, к примеру, в темноте зажечь, поставить на камень, так он погасил бы пулей свечу, а подсвечник на волос бы с места не сдвинулся.

Прицелился Байрам Али, сказал себе: собью с бека папаху - и сбил. Не пришли те в разум, так и поливают свинцом, так и поливают. Делать нечего, выстрелил Байрам Али, ранил одного из слуг. А те никак не образумятся, совсем голову потеряли, все стреляют и стреляют. Тогда уж и Байрам Али вышел из себя, убил бекова племянника. Бек видит - дело дрянь, пустился наутек со всем своим воинством. Удрал - и прямиком к русским казакам. Ну, казаки приехали на место перестрелки. А Байрама Али, видишь ты, тоже ранило, ногу ему раздолбило, не смог игит бежать, Схватили казаки Байрама Али, били его, били смертным боем и увезли в город, сдали властям.

Когда схватили Байрама Али, он сказал девушке:

“Махнур-ханум, свет очей моих, меня закуют в цепи, угонят в Сибирь. Именем аллаха и именем пророка клянусь тебе и с тебя беру клятву: будь верна мне и своей любви, не выходи за другого. Цепи я разобью, примчусь, прилечу к тебе рано или поздно, где бы я ни был”.

И девушка тоже поклялась именем аллаха и именем пророка.

Власти собрались на совет, сковали Байрама Али и угнали в Сибирь.

Ашуги песню сложили про Байрама Али - и не было человека, чтобы не знал и не пел той песни. Я ее тоже знаю, вот послушай, братец.

И Кярим тихонько запел:

Грохочет гром, рожденный в сизых тучах.

Байрам Али гремит па горных кручах:

“Эй, Мехти-бек, мечты моей не трогай,
Я верю, что времен дождусь я лучших!..”

О джан, Махнур-ханум, ты - пери рая,
Я пленник глаз твоих, любя - сгораю.
С ружьем в руке я, небеса тревожа,
Кричу тебе, предавшись воле божьей:
“Эх, Мехти-бек, знай, нет тому прощенья,
Кто сердце оторвать от сердца может...”

О джан, Махнур-ханум, ты - пери рая,
Я пленник кос твоих, любя - сгораю.

(Пер. Е. Николаевской)

Ах, Байрам Али, удалец Байрам Али, впрок тебе пошло молоко, которым ты вскормлен! Разве мог он оставаться в Сибири, когда любимая девушка глаз не сводит с дороги - его дожидается? Не мог. Разорвал Байрам Али свои цели, бежал, вернулся в родные края, в горы Агмагана, стал разбойником.

Знаешь ли ты, братец, какое это милое дело - разбойничать? Взял ружье, и как сокол полетел в горы. Сам свободный, рядом хорошие друзья; на дороги страх нагоняешь, имя твое повсюду гремит, царские войска за тобой охотятся... а если и погибнешь, то как настоящий мужчина: упадешь в степи вверх лицом, блестя белыми зубами, улыбаясь солнцу. Человек один раз на свет родится, один раз и умереть должен, все дело в том, чтобы славное имя за собой оставить. Только это и остается, братец ты мой... только это... Так вот, стал, значит, Байрам Али разбойником. А сам тем временем посылает весточку своей Махнур-ханум: здесь я, будь готова, убежим за кордон, скроемся на шахской земле. И вдруг узнает, что девушка-то замуж вышла! Не поверил. Будь ты на его месте, тоже бы не доверил. Нет, не поверил бы, не может человек в такое поверить: ведь клятва была, обет был дан. Так и удалец Байрам Али не поверил, решил своими глазами убедиться. Ночью пробрался тайком в село, забрался на крышу дома - ему еще до того сказали, за кого изменница замуж-то вышла. Забрался на крышу, глянул в ердик*, видит: эта бесстыдница Махнур - в объятиях другого...

______________________
* Ердик - отверстие в плоской земляной кровле, служившее одновременно и дымоходом и окном.
______________________

У Байрама Али так ноги и подкосились... мог он обоих на одну пулю насадить - не стал. Игит в женщину стрелять не станет. Мог только мужа ее пристрелить - и этого не сделал: не хотелось ему больше кровь проливать.

С разбитым сердцем, еле волоча ноги, побрел он по дороге на Эривань - и прямехонько к властям: так, мол, и так, я - Байрам Али, бежал из Сибири.

- Кандалы - и те лучше, чем женщина, которая клятву растоптала... что и говорить, братец... - повернулся ко мне Кярим и закончил свой рассказ горестным восклицанием: “Эх, жаль удальца, жаль Байрама Али!”

1924 г., Венеция.